От духоты и напряжения у механика по лицу текли струйки пота. Вцепившись левой рукой в поручень, он осторожно нажал кнопку, расположенную в стороне от кнопок продувки отсеков. Всем показалось, что корабль едва заметно вздрогнул. Значит, в форпик уже рвется через дроссельные клапаны сжатый до двухсот атмосфер воздух. Он легко выгонит из форпика воду, увеличит тонн на пятьсот пловучесть носовой части.
— А запас сжатого воздуха не уменьшается, — хмуро показал капитан на главный манометр. — Что это значит?
Ольга, пошатнувшись, с трудом ответила:
— Мы… катимся к вертикали. Теперь ясно: взрывом повредило главный коллектор проводов управления. Этого никто не мог предвидеть.
Отчаянные попытки уменьшить дифферент на нос ни к чему не привели. Люди, закупоренные в тесном отсеке, все ясней понимали, что совершается непоправимое. Не приспособленный к полному погружению, тяжело раненный корабль уходил в глубину. Так прошло четыре часа.
Дышать становилось все труднее.
Жадно глотая душный воздух, Ольга тянулась к выгравированной на листе матового металла схеме аварийной автоматики. По четким линиям и знакам схемы плыли хороводы туманных пятен.
«Ведь это моя система», — тонко жужжал у самого уха Ольги какой-то невидимый прибор. Нет, это не прибор, а где-то в глубине мозга, затуманенного удушьем, бьется мысль.
В памяти вдруг всплыло: инженер Воронов разглядывал первый удачный образец нового судостроительного металла.
— Это чудесно, Ольга! — сказал он, не поднимая головы от окуляров. — Ты видишь — все ячейки правильной эллипсоидальной формы, как и предсказывал Норенко. Вот тебе и путь от никуда не годного губчатого сплава к сплаву с замкнутыми микропустотами. Теперь мы сможем строить замечательные корабли— бензовозы-рефрижераторы.
Воронов выпрямился и, отыскав глазами белевшие у прокатного стана фигуры Норенко и Саакяна, лукаво сказал Ольге:
— Завидная выдержка! Делают вид, что это их не касается.
Воронов тогда улыбнулся и показал самые первые образцы пенометалла. Весь шлиф был изрыт черными пузырчатыми раковинами, обычными газовыми раковинами, с которыми так борются литейщики.
Последние недели Саакян с ожесточением обрабатывал десятки проб присадочных порошков ультразвуком и, наконец, достиг цели. Раскаленный до 1300 градусов порошок оставался неизменным, пока не попадал в сферу ультразвука. Первой своей настоящей удачей Саакян считал опыт, при котором с грохотом взорвало тигель. В лаборатории воздушной волной высадило все стекла, а пламенем смелому экспериментатору повредило его великолепные усы.
Прибывшие к месту происшествия заводские пожарные застали Хачатура Айрапетовича у длинного лабораторного стола за засыпкой присадочного порошка в новый тигель.
— Помощь нужна? — поспешно спросил старший пожарный, оглядывая причиненные взрывом разрушения.
— Благодарю, я сам, — спокойно ответил Саакян. — Я сейчас еще одну такую пробу устрою. Вы держитесь подальше.
Заметив изумление на лице борца с огнем, Саакян расхохотался и успокоил его:.
— Я порцию поменьше сделаю. А стекол в окнах все равно уже нет. Зато какая удача, дорогой мой!
И это действительно была настоящая удача. Предположение Воронова о необходимости увеличить содержание в порошке титана полностью подтвердилось. И каждая крошечная частица порошка, превращаясь мгновенно в газ внутри расплавленного металла, создавала в нем сферическую замкнутую ячейку с прочными стенками, покрытыми сплавом титана. Удалось повысить и качество самого металла, который от сложных присадок приобрел чудесный зеленовато-жемчужный цвет, удивительную прочность.
…Из густой туманной пелены появилось совсем рядом лицо капитана… Он тряс инженера Осокину за обмякшее плечо и хрипло шептал, открывая рот так широко, словно кричал во весь голос:
— Ольга Ивановна… Оч-ни-тесь! Механик хочет продувать напрямую. Напрямую!.. Выдержит трубопровод? Очнитесь, иначе — смерть…
Осокина уже ничего не слышала. Руки ее выпустили край пульта, безжизненное тело скатилось по накренившемуся настилу к противоположной переборке. И вместе с Ольгой в отсеке медленно и мучительно задыхались остальные шесть человек.
Дыхание людей становилось все тише. И никто из них не заметил, как над пультом чуть дрогнули стрелки нескольких приборов. Это далеко наверху над затонувшим танкером промчалось в бешеном вихре пены соединение советских эскадренных миноносцев. В поисках пропавшего танкера эсминцы избороздили весь район океана на много миль вокруг места, указанного в непонятной радиограмме, прощупали толщу воды до дна эхолотами, но ничего не обнаружили.
Только на обратном пути головной эсминец заметил среди океана две моторные шлюпки. Для экономии горючего одна шлюпка буксировала другую.
Приняв на борт спасенных, командир эсминца сообщил остальным кораблям о находке. Воронова и Саакяна немедленно положили в санитарную каюту под наблюдение корабельного медика. Андрей был в бессознательном состоянии.
— Сотрясение мозга, — доложил медик командиру.
— Жить будет?
— Сделаем все, что от нас зависит, — уклончиво ответил медик. — Случай тяжелый.
У Саакяна была разбита грудная клетка и сломаны два ребра.
— Этот больной в меньшей опасности, — уверенно сказал медик.
Командир соединения эсминцев запросил по радио морбазу. Оттуда прибыл категорический ответ: «Продолжать поиски ожидать особого распоряжения».
Корабли разбились поодиночке и стали снова «прочесывать» эхолотами и радиолокаторами весь район океана.
Палуба аварийного поста переместилась на место висевшей теперь над головами кормовой переборки, а передняя переборка с герметической дверью стала палубой. Приборы показывали погружение танкера носом больше чем на четверть километра, а кормой — на сто сорок метров.
Капитан очнулся и увидел, что механик пытается сломать у пульта трубку, подводящую к приборам сжатый воздух.
— Сломай, Петро, — прошептал он потемневшими губами. — Там же воздух, дышать будем.
Тонкая стальная трубка соединяла манометр с установленными в глубине корабля баллонами. Давление в ней доходило до двухсот атмосфер. Если бы удалось пустить из нее воздух в отсек!
Но обессилевший механик повалился на бок и прохрипел:
— Сердце…
Тогда к пульту подполз второй штурман. Обрывая ногти о раму пульта, он со стоном поднялся на ноги. Сломать трубку ни у кого уже не хватило бы сил, и он решил разбить манометр. Штурман ударил кулаком по циферблату. Но слабый, неверный удар не разрушил прочное стекло. Тогда молодой моряк вцепился в манометр и повис на нем всей тяжестью своего тела.
