Ознакомительная версия.
— Берни, — сказала Лидия тихо, с какой-то гадкой жалостью. Долгая пауза. — Берни, не ищи меня.
Пустота, до этого медленно, нерешительно заполнявшая меня, прорвала преграду и затопила сознание.
— Кто это? — зачем-то спросил я.
Мне показалось, что подобие усмешки скользнуло по ее затемненному лицу. Сам собой вспомнился страх Реднапа, и ответа уже не требовалось. Каким-то образом Лидия поняла, что я догадался, и не отвечала. Не видя выражения ее глаз, я протянул руку к столу и взял нож, готовый отрезать мочку уха с серьгой, лишь бы стереть ее образ. Но Лидия всегда умела угадывать мои желания и в последний раз пожалела меня.
Я вышел на палубу и встал у борта, извлек вонючую баронетову папиросу и закурил. Свежий ночной ветер наполнил потрепанный парус, смутно белевший в тусклом свете бледных звезд. Внизу угадывалась вода, шелестящая вдоль обшивки. Легкие облака, частично закрывавшие небо, расступились, и круглое пятно луны вспороло мрак над морем.
Краем глаза я уловил какое-то движение, оглянулся и остолбенел. Гигантский квадрат паруса, чудовищно увеличиваясь в размерах, наползал на меня, хищно загибая углы и грозя задушить в жестких складках. Я вскинул руку с папиросой, враг, ожегшись, съежился, но тотчас же возобновил атаку, с каждым разом все меньше обращая внимание на захлебывающийся огонек. Мерзкое шуршание окружало меня. Серая, колышущаяся пустыня окутывала руки, подбираясь к шее, сжимала, пульсировала у висков и груди. И когда я решил закричать, призывая баронета на помощь, холодные шершавые клешни сдавили мне горло и уже не отпустили.
Поздняя осень в моем герцогстве, ввиду значительного удаления от теплого моря, всегда отличалась холодными ветрами. Они дули с бескрайних, безлесных и безлюдных равнин, примыкавших к моим землям с востока. На севере пролегал невысокий, состоявший из крутых холмов Овечий кряж, где зарождалась единственная крупная река, отделявшая голые равнины от богатых дичью лесов моей родины, а также служившая границей с Юго-восточными владениями герцога Каспари, пожилого вельможи, давно обосновавшегося в столице.
И тем не менее для этого времени года все же было чересчур холодно. Копыта моей лошади, носившей звучное имя Матильда, стучали по обледенелой корке земли, взметая ворохи рано опавших листьев и желтых еловых игл.
До ворот замка оставалось, по-моему, около двадцати миль. Приближалась ранняя темнота, холод тонкими пальцами пробирался сквозь меховую накидку и жалил голые — призма не в счет — мочки ушей. Лошадь шла уже не так резво, как утром, когда я, увлеченный преследованием оленя, мчался сквозь чащу по его следам, и устало качала своей длинной головой, не желая ускорять шаг. Я ее понимал: поперек крупа, крепко привязанная к седлу, лежала туша жертвы с болтающимися в такт ногами. Кроме того, деревья росли слишком близко друг к другу, чтобы можно было разгоняться без риска свернуть себе шею, увертываясь от острых сучьев.
Когда в сумерках я чуть не загнал Матильду в коварную яму, едва прикрытую упавшей лесиной, мне стало очевидно, что придется заночевать прямо здесь. Лошадь, не понуждаемая к движению, остановилась и стала щипать жухлый подлесок, а я кое-как спешился и апатично пожевал кусок вяленого мяса, на всякий случай прихваченный мной на кухне. Наступало время ночных хищников, которым в этом году наверняка придется бегать больше, чем в прошлом, чтобы прокормиться, и кое-кто из них от голода может даже решиться напасть на моего четвероногого друга. Мне впервые приходилось ночевать в лесу с лошадью, поэтому я решил, что ее следует крепко привязать к дереву — никто не знает, что на уме у этого животного, и как она отреагирует на приближение какого-нибудь отчаянного хрумуха.
Я кое-как укутался в накидку и, прижав к животу свою маленькую призму, усилием воли стал извлекать из нее тепло, что в последнее время удавалось мне все хуже и хуже. Она немного нагрелась и будто запульсировала, простирая невидимые лучи к далекому поместью и прося поддержки у своей старшей сестры, надежно запертой в центральной келье замка. То ли мне мешала моя собственная дрожь, то ли я не мог сосредоточиться, но распространить тепло на объем шара диаметром хотя бы в мой рост я не сумел. Я уже почти вспотел от напряжения, невольно передавшегося всему телу, когда решил сделать перерыв и взглянул на свою копию Артефакта, проверяя, не случилось ли невероятное и не дала ли моя призмочка трещину. Однако внешне она выглядела как обычно и, по-моему, честно старалась добыть для хозяина энергию. Возможно, какая-то неисправность поразила мою главную Призму или, что совсем уж невозможно, виноват сам Артефакт, охраняемый десятками доблестных воинов Хранителя Вольдемара.
Заснуть при такой температуре мне не удавалось, я встал и принялся хаотично двигаться, возобновив попытки добиться от призмы хотя бы малой толики тепла — о свете я уже и не помышлял. Может быть, пришло мне в голову еще одно, наиболее правдоподобное объяснение, ранние холода истощили мою главную Призму, а Хранитель не успел или не догадался вовремя направить мне помощь. Вообще говоря, такое происходило впервые на моей памяти. Вольдемар получил свой пост лет тридцать назад, после того, как его отец по неизвестной причине неловко распорядился потоком энергии, принятым Артефактом Извне и перенаправленным им на малые призмы страны, и дотла сжег себе мозг. Хранитель всегда тонко чувствовал потребности своих подданных и не жалел для них энергии, требуя взамен лишь средства на содержание своей немногочисленной гвардии, семьи и охрану Артефакта.
Я встречался с Хранителем только один раз, еще до смерти отца, когда он согласно одному ему ведомым критериям выбрал себе жену — дочь малоизвестного провинциального торговца, и пригласил Герцогов всех земель государства и их вассалов в свою резиденцию на церемонию свадьбы. Сам торговец, разумеется, на нее не попал. Невеста выглядела вполне заурядно, и все лишний раз убедились, что Вольдемар, как и подобает Хранителю, озабочен благом граждан и добросовестно отнесся к проблеме продолжения рода.
Я почувствовал легкое жжение в ухе и приложил к нему ладонь, вызывая в сознании образ лопоуха, которым оказался, как я и думал, мой новый управляющий Вик, сын Кохина, умершего этим летом, когда я находился в колонии. Это был уже немолодой, но еще крепкий, хотя и поседевший человек, разбиравшийся во множестве деталей сложного хозяйственного механизма под названием Восточное герцогство. Его лицо время от времени смазывалось, теряя четкость очертаний — связь была очень неустойчивой.
Ознакомительная версия.
