Маша Бегичева подымалась все выше и выше. Она боялась остановиться, боялась упасть. Здесь ее никто не подберет. Кругом безлюдье и дичь, наводящие на мысль о далеком времени гейдельбергского человека. К вершине хребта Маша не пришла, а приползла. Ей повезло: она наткнулась на птичье гнездо с шестью крупными яйцами. На самой вершине, среди голых скал, Маша спала весь день, а к вечеру, когда взошла луна, снова пошла вниз, в неведомые лесные дали, раскинувшиеся перед ней в зеленоватом фантастическом свете полной луны. Где-то внизу, далеко-далеко, словно звездочки, сияли огни городов или заводов. Может, это и есть Швейцария?
На исходе следующего дня Маша Бегичева поняла, что дальше идти она не сможет. Силы оставили ее. Тоскливыми глазами оглядела она редкий лес вокруг, светлые поляны и упала навзничь. Она долго лежала в забытьи. Потом открыла глаза. В кустах рядом с ней кто-то фыркнул. Маша повернула голову. На нее почти в упор смотрели четыре круглых приветливых глаза. Козочки… Их милые мордашки с любопытством уставились на лежавшую девушку. Но стоило ей только повернуться, как косули подпрыгнули на месте и моментально исчезли.
Маша лежала и думала. Может быть, они ручные и здесь есть кто-нибудь поблизости? Так не хочется умирать… С трудом поднявшись, она собрала последние силы и побрела вперед. Метр, другой, третий… Маша едва преодолела поляну и, совсем обессилев, легла около узкой дорожки, пересекавшей лесную поляну на другом конце.
Тут она забылась, мир перестал для нее существовать.
Ночью на лесной дороге показалась легкая тележка, запряженная парой лошадей. Лошадьми правил старик.
Он держал вожжи в расслабленных руках и, опустив голову на грудь, мирно дремал.
Кони почуяли неладное еще издали; они подняли головы, навострили уши, прошли несколько шагов., потоптались на месте и остановились; тревожно фыркнув, оглянулись на хозяина. Он дремал. Тогда лошади свернули с дороги в обход опасного места. Тележку затрясло на пеньках, человек проснулся и что-то пробурчал по поводу глупых животных, которые не видят дороги. Вожжи натянулись, лошади снова ступили на дорогу и… встали.
Старик зачмокал, задергал вожжами, но лошади только танцевали на месте.
— Что такое?
Присмотревшись, он увидел на дороге лежавшего человека и проворно соскочил с двуколки.
— О, mein Gott! — воскликнул он. — Здесь мертвое тело. Бедное дитя! Совсем ребенок! Но она, кажется, жива… В таком случае, Фихтер, за дело!
Он бережно поднял девушку, уложил ее в тележку и, кое-как примостившись сбоку, задергал вожжами и помчался по лесу. Скорей домой!
Вырвавшись из леса, лошади понеслись по горным лугам мимо редких скал и кустов и через несколько минут остановились перед домом, над входом в который висела небольшая вывеска, извещающая, что здесь находится «Контора высокогорного заповедника доктора Фихтера».
— Эй, кто там, скорее ко мне! — громко закричал Фихтер.
Из дома вышла женщина, засуетилась, побежала вперед, открыла двери, помогла Фихтеру уложить девушку на кушетку и выбежала за водой и лекарством.
Через несколько минут Маша Бегичева пришла в себя.
— Она просто ослабла от голода, — шепотом сказала женщина. — Можно дать ей кофе?
— Да, да, Лиззи, теплого сладкого кофе. И, пожалуйста, никому ни слова. Я надеюсь, вы понимаете меня?
Лиззи чуть-чуть присела. Она, разумеется, прекрасно все понимает. Пусть доктор Фихтер не думает, что его старая служанка такая уж дура. Пора бы знать ее, второй десяток вместе — и такие наивные вопросы! Вот именно. Может быть, она даже больше доктора Фихтера разбирается в подобных делах.
Но Лиззи все это произнесла только про себя. Ни к чему начинать спор, тем более что перед ними лежит человек, нуждающийся в срочной помощи. И Лиззи стала действовать. Она мигом принесла кофе, подсела к девушке, приподняла ее голову и стала поить. Маша пила маленькими глотками, не открывая глаз.
— Кто бы вы ни были, спасибо, — прошептала она.
Лиззи опустила голову девушки и строго глянула на Фихтера.
— Вам лучше уйти, Фихтер, — сказала она и взглядом показала на девушку.
Он не понял своей служанки, потоптался и сказал:
— Но я хотел бы…
— После, после, герр Фихтер. Я займусь сейчас вой девушкой, переодену ее, уложу, а тогда уже вы можете задать ей свой миллион вопросов.
Когда Фихтер вошел снова в комнату, Маша лежала на постели переодетая, щеки ее жарко горели. Она тяжело дышала. Было ясно, что она не только голодна, но и больна. Ни о каком миллионе вопросов не могло быть речи. Фихтер понял это прежде, чем Лиззи успела в своей обычной манере отчитать его.
Он не сказал ни слова. Просто сел около девушки и стал смотреть на нее поверх очков. Лиззи, в свою очередь, смотрела на доктора Фихтера.
Он был совершенно лыс, этот старый человек. Его лоб, бритая голова и гладко выбритые щеки лоснились, освещенные электрической лампочкой. Прямой длинный нос угрожающе нависал над резко вычерченной линией рта. По-молодому живые глаза светились умом. В уголках подвижных губ таилась добрая усмешка. Узкие белые руки с длинными пальцами и синеватыми венами беспокойно шевелились. Видно, эти руки не привыкли лежать вот так, без дела.
— Что вы скажете, Лиззи? — спросил Фихтер и перевел взгляд на свою служанку.
— Бедная девочка, вот что я скажу. И больше ничего, если не считать моего тысячного по счету проклятия войне и тем, кто ее породил, и нашим неразумным вождям, которые подожгли всю Германию, и злым людям, по чьей вине страдают вот такие дети, на каком бы языке они ни говорили и какому бы богу ни поклонялись. А еще, доктор Фихтер, добавлю, что…
— Лиззи! — укоризненно перебил ее Фихтер. — Всего, что вы сказали, уже вполне достаточно, чтобы обоих нас засадить на очень долгий срок в ближайший лагерь. Пожалуйста, замолчите. Или, если уж вы не можете молчать, выскажитесь, кто, по-вашему, эта девушка и что нам с ней делать? Только, будьте добры, не повышайте голос. Она спит, а я, слава богу, неплохо слышу нормальную речь.
Лиззи пропустила мимо ушей этот выпад. Она смотрела на девушку задумчивым взглядом матери.
— Беглянка из лагеря — вот кто она. Может быть, полька или норвежка, русская, француженка. Не все ли равно. Убежала — и хорошо сделала, поверьте мне. Пусть себе отдыхает и поправляется. Вы думаете, я ее отдам? Да пусть меня лучше повесят, но я ее поставлю на ноги. И не смотрите на меня своими ужасными глазами, Фихтер, не раздражайте мою больную печень. Поправится и пусть себе идет, куда хочет, пусть все они идут по своим домам м ведь у каждой есть мать и жених… Иди вы что-то хотите сказать мне?
