– Песок - струится - сквозь - пальцы - ветра, - медленно повторил он и почти не услышал собственного голоса. Слова гасли у самых губ, едва успев родиться.
– Надо идти, - сказал Фогель, и снова слова растаяли, будто упали в безвоздушное пространство или погрузились в вату.
Фогель стал спускаться с дюны.
Незаметно для себя он делал это чуточку торопливей, чем прежде. Рыхлый песок расползался у него под ногами, и он с трудом сохранял равновесие. “Испугался я, что ли? - подумал он. - Ерунда какая… Просто разреженный воздух”.
– Э-ге-гей! - крикнул он, но крика не получилось. Из горла вылетело невнятное бормотание, которое он уловил скорее сознанием, чем слухом. “Что такое?…” - подумал он и неожиданно для себя самого побежал, увязая в песке и размахивая руками.
Громкий звук, похожий на удар грома, остановил его. “Что это?” - прошептал он и услышал Голос.
Непонятные слова размеренно и тяжело, словно капли, падали сверху н, подхваченные эхом, разносились по всей округе, и возвращались назад, накатывались, подобно волнам, и громким звоном отзывались в ушах.
– Что это?! - беззвучно крикнул Фогель и повалился на песок, сжимая руками голову, но Голос продолжал звучать в его мозгу. Он бесстрастно рассказывал о чем-то, Фогель не понимал ни слова, но слышать его было невыносимо. Фогель поднялся на колени, с ненавистью посмотрел вверх. “Хватит! Хватит! - подумал он. - Я больше не могу!…” Внезапный порыв ветра бросил ему в лицо горсть песку, и, пока он протирал глаза, Голос умолк. Тишина оглушила его. Он с трудом встал на ноги и побежал.
Через два часа из-за горизонта выплыли звездочки - огни на куполах Экватора. Фогель всхлипнул и лег на песок. Воспаленные глаза горели, во рту было сухо, и пыль скрипела на зубах.
Близился рассвет.
– Ваши слова напоминают мне одну из историй барона Мюнхгаузена, - улыбаясь, сказал Паркер, - ту самую, в которой он вытащил себя из болота, ухватившись за собственные волосы. По-моему, все попытки человека выйти за пределы свойственных ему представлений и логики закончатся подобным парадоксом.
– Речь идет не о том, чтобы перестроить мышление человека, - сказал Петровский. - Такое вряд ли возможно, да и нужно ли? Ведь тогда человек перестанет быть человеком. Но мне кажется, что у любых типов разума должна быть хотя бы одна точка соприкосновения, на основе которой будет строиться взаимопонимание и которую необходимо научиться отыскивать.
Паркер снова улыбнулся.
– Не будем спорить, - ом наклонился и взял стакан. - Давайте хоть на время забудем о науке и поговорим о чисто человеческих делах.
Петровский не ответил.
– Не обижайтесь на меня, - сказал Паркер. - Решение нашего спора не за горами. Быть может, мы даже доживем до этого дня. Давайте выпьем за будущее. За прекрасное будущее, - он поднял стакан и неожиданно подмигнул, - а оно нас рассудит.
ПАМЯТНИК МАРСИАНИНУ
Прошел положенный срок, и ва Марсе появились поэты. На смену суровым пионерам всегда приходят поэты, чтобы описать их действительные подвиги и создать легенды о подвигах, никогда не совершенных.
Так было на Земле, и то же самое повторилось на Марсе.
Поэтам свойственно видеть мир несколько иначе, чем обычным людям, поэтому они увидели то, чего до них никто не замечал. И когда один молодой литератор написал фантастическую поэму, в которой изобразил Марс населенным странными разумными существами, все с восторгом приняли ее. Убедительно написанная вещь заставила читателей поверить, что изображенный мир мог существовать, в этом и заключалась причина успеха. Талантливая книга может заставить верить во что угодно.
Это была первая крупная поэма молодого автора. За ней последовали другие. Прошло много лет, и, когда поэт умер, он был признан одним из величайших гениев человечества. На всех освоенных планетах ему поставили памятники, а на Марсе соорудили мемориальный комплекс, потому что здесь он провел большую часть своей жизни и написал самые значительные свои произведения.
Поставили памятник и Марсианину, герою первой книги поэта. Поставили на самом видном месте новой марсианской столицы - на скале, почему-то не взорванной в свое время, да так и оставшейся торчать посреди города.
Многометровая статуя из нержавеющей стали изображала массивное, неповоротливое существо с очень большой головой, большими глазами и крючковатым носом. Марсианин стоял, расставив короткие ноги, и смотрел на раскинувшийся внизу город. Кое-кто находил выражение его лица растерянным, и им не нравилось это, потому что марсиане, описанные поэтом, были холодными, бесчувственными существами. Но, как бы там ни было, памятник скоро стал местной достопримечательностью и, по единодушному мнению туристов, очень украшал столицу. Недаром его создал самый выдающийся скульптор Марса. По его же настоянию вокруг скалы установили десяток мощных прожекторов, которые освещали памятник ночью.
Марсианин смотрел на город, и в его круглых глазах в самом деле можно было прочесть растерянность.
Город, над которым он возвышался, был чужд ему. Он не узнавал родной планеты, преображенной руками людей, и, самое главное, - не узнавал самого себя…
ГРИГОРИЙ ТАРНЛРУЦКИЙ Космический пешеход
Он чувствовал, что кто-то пытается его разбудить, но никак не мог выбраться в явь. Сон был как глубокий колодец: только подымешься, цепляясь за скользкие стенки, почти до края и вновь скрываешься в темноту. Наконец с трудом удалось узнать склонившееся к нему лицо Ермолаева и осмыслить, что тот говорит.
– Да ты проснешься, Роман, или я тебя водой оболью. Слышишь? Прилетел психолог из следственного отдела.
– Гляди-ка, как быстро, - пробормотал Романов, изо всех сил стараясь не уснуть. - Мы еще сами толком ничего не поняли, а он уже тут. Кто, если не секрет?
– Какой, к черту, секрет! Елена Радищева.
– Что?! - Сознание мгновенно прояснилось, будто протерли запотевшее стекло. Все окружающее стало даже чересчур отчетливым. - Они там, кажется, с ума посходили! Не зря их “психами” зовут. Знают ведь, что дело касается меня.
– Брось, Роман. Человек погиб, а тебя волнует, кому поручили следствие. Для тебя Елена - бывшая жена, для них - лучший психолог. Ну ты идешь? Она в центральном куполе. Или сказать Радищевой, что ты предпочитаешь видеть ее во сие?
– Не остри, и без того тошно.
– Я стараюсь, но нервы сдали.
– А у меня, по-твоему, силовые кабели вместо них? - Романов нашарил лежащий рядом комбинезон, но помешкал немного. - Честное слово, неудобно как-то. Шесть лет не виделись, и теперь при таких обстоятельствах… Да, иду.
