Мальчишка, ничего не подозревая, оглянулся. Глаза его округлились. Но удрать он не успел. Стаффи, оскалившись, вцепился обеими руками в тонкую, щуплую шею и крепко сдавил. Оборванец захрипел и сразу обмяк в его кулаках. Стаффи выпустил тело. Торопясь, обыскал, нашел карточку бездомного. Потом пнул ногой тщедушное тело и, озираясь, покинул переулок.
В столовой для нищих сим с очень наглой рожей выдал Стаффи миску с дымящейся жижей и кусок серого хлеба. Стаффи хотел было возмутиться и наорать на сима, но сзади его подпирала очередь таких же, как он, голодных бродяг, побирушек, бесприютных отбросов общества. В спину тыкали кулаком, в затылок дышали дурной вонью, подталкивали коленом под зад и орали, чтоб не задерживал.
Стаффи угрюмо протиснулся к одному из столов, облепленных жующими людьми, и молча выхлебал питательную, но совершенно безвкусную баланду. По соседству с ним двое голодранцев, чавкая, лапидарно обменивались впечатлениями:
– Видал? – спросил один, тыча грязным пальцем в окно.
– Мор будет, – заверил его второй.
– Не, война. Точно война.
– С кем?
– Когда прилетят, тогда узнаем с кем.
– Откуда прилетят?
– Оттуда. – Палец показал на потолок.
– Ну так я и говорю, мор будет. Как тараканов… к ентовой матери.
Стаффи проглотил последний кусок хлеба, по вкусу похожего на картон, вытер руки о штаны и громко сказал:
– Вот уроды. Пожрать спокойно не дадут. – Нарочно громыхнул миской и двинулся к выходу.
Оба голодранца мгновенно вскинулись, побросали убогую еду и заорали вслед обидчику:
– Ах ты гнусь. А ну стой!
Стаффи толкнул им под ноги взвизгнувшую девку с полной миской в руках и припустил что есть сил. Пробежав целую улицу, оглянулся. Преследователей не было видно. Вероятно, запутались в девке и на ней выместили обиду. Стаффи остался доволен публично выраженным протестом против гадкой кормежки и хамского обслуживания.
Что делать дальше и как еще демонстрировать всем и каждому свое недовольство, он пока не знал. Солнце поднялось уже высоко, к полудню. Было жарко, и запах гари усиливался. От него болела голова. Стаффи отыскал половинку скамьи из пластикона – вторая половина оплавилась и торчала сбоку корявой припекой, – и утвердившись на ней, принялся разглядывать правую руку.
На запястье крепким, долго не стирающимся гелем были кем-то старательно выведены очень странные слова: «Первого числа, два пополудни, поляна у Горькой Лужи, ознакомительное собрание, не опаздывать». То есть «кем-то» наверняка был он сам, больше вроде некому. И слова, взятые по отдельности, были совсем нормальными. Но целиком отдавали полным кретинством.
Первое число – это сегодня. Горькая Лужа – местная достопримечательность, небольшой пруд за городом, воняющий горечью, от которой першит в горле. Известно было, что в нем живут призраки – гигантские мокрицы, сожравшие уже не один десяток человек. Так какого ляда ради ему тащиться туда, ломал голову Стаффи. Какое там еще собрание? Этих самых мокриц, может быть, собрание?
Но ведь зачем-то он накарябал это послание у себя на руке. Значит, хотел, чтобы оно перешло в новый ре ал, не исчезло вместе со старым шмотьем и памятью. То есть это важно, догадался Стаффи. К тому же, возможно, там удастся чем-нибудь поживиться. Например, раздобыть мокрицу и водить ее на поводке в качестве охранника.
Но до Горькой Лужи нужно переть через весь город, потом еще пара километров дикой местности. Пешком к Луже никто и никогда не ходил. Нужна «тарелка». На машине лету – пятнадцать минут.
Стаффи почесал под мышкой, потер лоб, поковырял в ухе. Идей не было, но Стаффи был безотчетно уверен, что в городе идеи непременно должны валяться под ногами. Надо только оторвать зад от скамейки и поискать.
Он оторвал зад от скамейки, немножко прогулялся по мертвым улицам, зорко оглядываясь, и нашел. «Тарелка» стояла возле обрушенной стены дома, пустая, с открытой дверцей. Не захочешь, влезешь. Правда, скотина может оказаться говорящей псевдоразумной. Тогда сладить с ней будет непросто. Многим нравится трепаться со своим летающим своевольным железом. Была б у него собственная «тарелка», Стаффи вышиб бы ей приставку с искусственными мозгами, не раздумывая. Чтоб не лезла не в свои дела.
Он рискнул. Сунул руки в карманы, ленивым шагом подбрел к машине и заглянул внутрь.
– Покурить не найдется? – спросил вежливо, надеясь на безответность.
«Тарелка» промолчала.
– Так ты точно глухонемая, девочка моя хорошая? – Он подождал немного. – Значит, мне повезло.
– Тебе не повезло, – услышал Стаффи голос сзади.
И умер. Очень неожиданно для себя.
Камил убрал оружие и объяснил упавшему лицом на сиденье телу:
– Когда я купил эту машину, она была мальчиком, а не девочкой. Но я не люблю, когда за мной приглядывают. Я вышиб ему мозги. Как и тебе, друг мой невезучий.
Он подхватил труп за воротник и вытащил из машины. Поглядел небрежно – не прикарманил ли бродяга чужое имущество. Нет, не успел. Камил перешагнул через тело и хотел уже сесть в машину, но вдруг на глаза ему попалась рука воришки, исписанная чернилами. Он нагнулся и прочел надпись. «Интересно», – подумал он и посмотрел на часы. До упомянутого времени было сорок минут. Он запрыгнул в «тарелку», хлопнул дверью и направил машину за город.
Одной из его главных обязанностей была доставка сведений о происходящем в мире хозяину, господину Морлу, очень редко покидающему дом. Если Камил чего-то не знал, он должен был это узнать. Намечавшееся сборище у Горькой Лужи очень удивило его. В мире, подвластном железной воле его хозяина, все устроено весьма благоразумно. В регулярно меняющихся декорациях недопустимо никакое постоянство. Иначе неизбежны недовольство, сговоры, бунт. Разумеется, любая революция здесь обречена на смерть во младенчестве, но милосердие господина Морла простирается дальше этого. Милосердие его выкорчевывает недовольство с корнем, не доводя до бунта, стирая память о прошлом, разрывая успевшие образоваться связи, тасуя людей как колоду карт.
И вот теперь кто-то нашел способ скреплять эти связи заново. Интуиция говорила толстяку, что это явное противодействие воле хозяина – хорошо удобренная почва для бунта. Заговор зрел под самым носом у господина Морла. И если бы не случайность, кто знает, как далеко бы он продвинулся в конце концов.
С утра перед толстяком стояла проблема – хозяину позарез понадобилась баба со змеиной кожей. Хорош каприз. Камил плохо представлял себе удовольствие, получаемое от такой женщины. Весь смак и толк в бабе – тепло ее рук, бедер, горячая скачущая задница, жар распаленного, влажного логова. Ни разу в его жизни, богатой случайными утехами, не попалось ему то, что требовалось сейчас хозяину. Не бывает просто таких баб. Но в обязанности толстяка входило также добывание для господина того, чего не бывает.
