— А выбор?
— Какой выбор? — опешила Кошкина.
— Есть у вас разрешение на работу с тихими стеснительными мужчинами? Судя по вашему молчанию, нет. Я не ошибся? А вот у меня имеется разрешение на отлов всех, кто пытается таким образом работать с мужчинами.
— Вы это к чему?
Шурик усмехнулся:
— А к тому, что нет проблем навсегда прикрыть вашу лавочку. Особенно теперь. Доходит? Так что указываю на выбор. Либо я со скандалом прикрываю вашу лавочку, либо помогаю вернуть стоимость рога. Ну как?
Кошкина ошеломленно выдохнула:
— Ты от Кости?
— С этого и следовало начинать, — удовлетворенно заметил Шурик. То, что Кошкина назвала имя Соловья, его не удивило. — Завтра в два, — сказал он, опасаясь, что Кошкина раздумает. — Около «Русской рыбы».
— Так она же не работает.
— А мы не за покупками идем.
Две неразлучные подруги желают создать семью нового типа ~~ две жены и один муж. Ищем счастливца.
Шурик допил пиво, закурил и снова выдвинулся на балкон,
Снизу тревожно доносилось пьяное сипение бывшего бульдозериста:
«Да ему полморды снесут! Замахивается, паскуда!» — Неясно, кого он имел в виду, но звучало тревожно.
«Много ты знаешь!» — грубо возразил Горгос.
«Точно, полморды! И одним выстрелом!»
«А мне наплевать! — без всякого акцента вмешался в спор парагваец. — Мне вообще наплевать, я в Асунсьон еду!»
«Ну вот, а ему полморды снесут!»
Вдруг налетел ветерок, негромко зашуршала листва, а потом, сверкнув сквозь тьму, грохнул внизу выстрел. «Соловей, черт возьми!» — дошло до Шурика. Не задумываясь, он махнул с балкона в высокую клумбу, заученно перевернулся через плечо и вскочил на ноги. Прямо перед ним возник человек с обрезом. Победно вскинув над собой руки, он вопил:
— Полморды!
Коротким ударом Шурик уложил убийцу на землю. «Не помог я Лигуше! — клял он себя. — Оставил дурака без защиты!» Обрез полетел в кусты и с тем же грохотом самопроизвольно пальнул и; второго ствола. Было слышно, как в кафе бьется посуда, шумно падают на пол люди. Прямо как в Парагвае, хмуро вспомнил Шурик. Впрочем, нет, там нефы с деревьев падают.
— За что ты его? — Шурик заломил руку убийцы. Он был уверен: Лигуше не повезло — бывший бульдозерист не дожил до пятнадцатого.
— За дело! — Нападавший был в эйфории. От него густо несло спиртным. Не пытаясь вырваться, он торжествующе вопил в лицо Шурику: — С маху! Полморды! Одним выстрелом!
— За что ты его?
— А тебе за что нужно?
— Мне? — изумился Шурик.
— Не мне же. За себя я все сделал. Я тебя спрашиваю.
— Не дергайся! — приказал Шурик. — Ты арестован. — И полез в карман за удостоверением.
— А вот тебе хрен! — страшно обрадовался убийца. — Это не я, это ты мои бумажки будешь читать, козел! Я у нас в дурдоме тихий!
Поддав придурку ногой, Шурик выпрямился. Тощий официант деловито собирал побившуюся посуду и бормотал: «Ну, ты смотри… То день ВДВ, то ночь Пограничника… А то бандиты придут, сладких ликеров требуют…»
— Нет, ты только посмотри! Точно, полморды! — Мужики, кряхтя, поднимались с пола, неторопливо отряхивались. Тинейджеров, кстати, за столиком не оказалось, наверное, раньше слиняли. — Точно, полморды! Ты прав, Иван!
Все почему-то смотрели в сторону зарослей, и Шурик обернулся.
В неярком, по-провинциальному уютном свете фонарей он увидел пригнувшегося за китайской сиренью Константина Эдмундовича. С серпом в откинутой руке, с полуснесенным картечью лицом дерзкий первооткрыватель выглядел прямо устрашающе.
— За что ты его? — повторил Шурик.
— А за дело! — самодовольно выпрямился мнимый убийца. Он был в восторге от содеянного и пытался шагнуть в кафе прямо через ограждение. Но тощий официант возражал:
— Закрыто!
— Полморды! Одним выстрелом!
— Вот и ладушки. Тебе хватит. Топай себе домой.
— Как это домой? — удивился Шурик. — Он арестован.
— А куда ты его поведешь? — тоже удивился официант. — Это же Дерюков. Он псих нормальный. Его ни в одну милицию не возьмут, от него уже дурдом отказался. Куда ему идти?
Глава IV
«Я ЛЕЧУ СИЛЬНЫМИ СРЕДСТВАМИ…»
Москва. 2 октября 1641 года
…Сенька Епишев, дьяк Аптекарского приказа, с откровенным недовольством смотрел на помяса, выставившего на стол тяжелую, похоже, очень тяжелую, металлически поблескивающую шкатулку. Не след приносить в Аптекарский приказ предметы, никак не связанные с прямыми делами. В Аптекарский несут сборы лекарственных трав и цветов — это важное государево дело. Если ты истинный помяс, если ты истинный собиратель трав, сберегатель жизни, собирай травы да коренья, очищай их, перебирай тщательно, чтоб земля не попала в сбор, суши собранное на ветру или в печи на самом легком духу, чтобы травы да коренья от жару не зарумянились. И в Аптекарский приказ, само собой, сделанный сбор неси не в железной шкатулке, а в легком лубяном коробе. А этот дурак, помяс Фимка Устинов, шкатулку припер.
Дьяка Сеньку Епишева точил бес любопытства.
Не стой помяс напротив, пуча бессмысленно голубые глаза, толстый палец дьяка давно лег бы на алое, бросающееся в глаза пятно, четко обозначенное на темной, как бы неведомым огнем опаленной крышке. Непонятно, как открывается шкатулка… И вообще… Как в тундре, в сендухе, в халарче отыскать такую вещицу?
Земли у нас немерены, горделиво подумал дьяк.
Идешь на север, идешь на восток, версты да версты.
Ни он, умный дьяк, ни этот помяс, ни многие промышленники, ни даже сам царь-государь и великий князь всея Руси Михаил Федорович не знают, где лежат восточные да северные границы державы. Идешь, слева речка выпадет, справа серебряная жила откроется, хоть руби ее топором. На камне орел сидит, прикрылся, как шалью, крыльями, голову из стороны в сторону поворачивает, робкая самоядь спешит на олешках. Рухлядь мягкую, дорогую спешат доставить в казну. Откуда в тундре такая шкатулка? Где самояди взять медь? Или то золото?
Нет, дурак, дурак Фимка!
А Фимка Устинов, помяс, уставясь на дьяка выпученными немигающими глазами, пришептывал виновато: вот-де искал везде, всякие травы искал. И траву колун, к примеру, цвет на ней бел. Горьковата трава колун, растет при водах, но не на каждом озере… И корень искал — просвирку… Тоже растет при воде от земли в четверть, а ягода на нем чуть меньшая, чем курье яйцо, видом зелена, на вкус малина…
Дьяк с укором, но и с некоторым испугом слушал пришептывания помяса.
Безумен помяс, думал.
В одиночестве человек как бы слаживается, становится открытым для бесов. Вот бесы и настигли Фимку, подсунули шкатулку. Он в гиблых местах скаредной пищей питался, много непонятного видел, чего осознать не мог, — без греха такую шкатулку, тяжести столь необычной, из пустынных землиц не вынесешь. Сибирь, известно. Там карлы живут, в локоть величиной, не каждый такой осмелится один на один драться на гуся выйти, там на деревьях раздвоенные люди живут, их пугни, они с испугу раздваиваются и падают в воду. И там студ такой, что воздух, как масло, можно резать ножами…
