– А сдача есть?
– Какая, блин, сдача? Ты чего гонишь, козел? Ты без бабок, что ли? – Взъярился Ку Клукс Клан. – Женька! Иди сюда!
– Я так и знал, – раздосадованно протянул водитель. – С тобой, идиотом, свяжешься… Сам разбирайся.
Не дожидаясь атаки, Петр незатейливо саданул Клана в пах и, пользуясь тем, что его руки оказались временно заняты, добавил правой в глаз.
– Теперь квиты. А денег у меня нет. Не завезли сегодня.
– Сво-олочь, – пропел санитар, опускаясь на грязный асфальт. – Женька! Да Женька, блин!
Сообщник высунулся из кабины и, оценив обстановку, дал по газам.
– Вот, сволочь! – Заключил Клан. – Ладно, иди, раз такой крутой. Гуляй. Бесплатно. Помни мою доброту. Ну хоть на пиво!..
– Я б тебя угостил, – сказал Петр. – Я не жадный. Но обстоятельства… Ты мне лучше вот что скажи…
Он замолчал, собирая вместе мучившие его вопросы, но так и оставил их при себе. Какой-то Ку Клукс Клан, какой-то несчастный санитар из психушки, промышляющий вызволением узников разума… Что он может знать? Он не спецагент, не провокатор, это ясно. Обычный обалдуй, и больница та – самая обычная.
– Иди-ка ты, правда, в морг, – посоветовал Петр. – Честное слово, с мертвыми хлопот меньше.
– Ты откуда, такой прыткий, взялся? Из Чечни?
– Из Народного Ополчения. Слышал?
– Нет, не слышал.
– Ну и дурак.
Пройдя через похожую на кишечник вереницу тухлых и темных дворов, Петр попал на какую-то невзрачную улочку. «Нижняя Мухинская», – прочитал он на треснутом колпаке из оргстекла и, не раздумывая, свернул направо, где светился прогал перекрестка – со светофором, с провисшими троллейбусными проводами и глупой рекламной вывеской «Бриллианты».
Нижняя Мухинская была до того тиха, что одним своим видом навевала покой и сонливость. Безобразные тополя вдоль мостовой, тяжелые струпья краски на стенах, отсутствие коммерческих палаток и обменных пунктов делали ее идеальной для съемок фильма о годах, скажем, шестидесятых или даже сороковых.
Скоро, метров через сто, она вольется в улицу пошире, растратит себя на блеск витрин, на хаос товаров, а пока Петр любовался, вдыхал и, жгуче страдая по куреву, пытался вспомнить… вспомнить – хоть что-то еще, кроме ослепившего миража про бой у Кузнецкого, про молодого парня с «Мухой» и взрыв-пакет на брусчатке.
Ничего не возвращалось. Ни важного, ни мелочей. Он даже отчества своего не знал – потому что сегодня ему не сообщили. Подумав об этом, Петр испугался. Через несколько часов наступит вечер. Если верить соседям по палате, то с минуты на минуту польются воспоминания, но ведь потом он заснет… А утром… Кто скажет, как его зовут? Утром он проснется более беспомощным, чем заколотый сульфой Гарри.
Нет, кое-что все-таки отложилось. В частности, охранники у выхода из отделения – он помнил всех четверых, а не только сегодняшнего. Уже что-то, уже не ноль. И КВН. Целую неделю по утрам. Это он тоже помнил. И еще – план побега. С трудом шел, со скрипом, но ведь в итоге получилось. Нет-нет, он далеко не безнадежен. А Кочергин, а Нуркин! Оба – из черного списка Народного Ополчения. Много их там, гавриков? У-у-у! На твой век, Петя, хватит.
Он дошел до перекрестка и остановился, размышляя, куда идти дальше.
– Эй, ты! Топай сюда! – Начальственно крикнул парень у черного «БМВ». – Денег хочешь?
Тон Петру не понравился, еще больше ему не понравилась уверенность постороннего человека в том, что он нуждается в деньгах, однако он в них действительно нуждался.
– Чего тебе?
– Не «тебе», а «вам». Тьфу, ну вы, бомжи, оборзели! Толкнуть надо. До заправки. Во-он там. У тебя мышцы остались, или пропил все? Короче, десятка. Взялся. Бы-стрень-ка.
На молодом парне были превосходные брюки и симпатичная пестрая рубашка. Петру захотелось иметь такую же – он как раз спохватился, что сам одет с чужого плеча, да и бланш под левым глазом наверняка успел налиться всеми цветами радуги. Бомж и есть.
– За десятку сам толкай.
Владелец «БМВ», собравшийся было сесть за руль, многозначительно замер.
– Гордый пролетарий? Сельская интеллигенция? Две. Две десятки, но за это – бегом. Чтоб ветром одувало. Ферштейн?
– Маловато, – Петр не приблизился к машине ни на шаг, но и уходить тоже не собирался.
– Сколько ж тебе надо, гегемон?
– Полштуки грина. Это долг отдать. И еще на жизнь.
– Ладно, клоун. Даю тридцать. Не за хамство, за находчивость.
– Сто рублей, и меняемся рубашками.
Тот попытался изобразить гомерический хохот, но хохот вышел так себе.
– А зачем мне твоя? В ней, наверно, блохи живут.
– Не ходить же тебе с голым пузом, – резонно ответил Петр. – Не на пляже.
– Сам нарвался, бомжара, – тихо сказал парень.
Прохожие, предчувствуя конфликт, заторопились на другую сторону, а некоторые из пытливых пристроились возле троллейбусной остановки.
Человек в красивой рубашке расстегнул золотой браслет и опустил часы в задний карман, затем снял с круглого лба солнцезащитные очки и бережно положил их на приборную панель.
Сам нарвался, молча подумал Петр, занимая стойку. А часы хорошие, «Картье». Если выгодно толкнуть, можно всю больницу у Клана выкупить. И устроить карнавал – прямо на Красной площади. Нуркину понравится.
Нет, решил он. Психов тревожить не станем, часы для другого пригодятся. Я по ним время засекать буду – что и во сколько вспомню. Скоро вечер. Скоро начнется.
– Давай, мил друг, не томи, – сказал он бывшему обладателю золотых котлов и модной рубашки. – Без тебя дел по горло.
Сначала Костя решил, что это всего лишь похмелье, – тяжелое и безобразное. Потом понял: нет. Нет такой похмелюги, чтоб своя постель была неудобной, чтоб родная жена казалась посторонней бабищей, а на лице у нее обнаружилось столько изъянов, что и для посторонней непростительно.
Вылезая из-под одеяла, Константин приготовился к тошноте и головной боли, но организм был абсолютно свеж. Да и то сказать – двести грамм! А все же свалило вчера, прямо под корень срезало. И, уже заходя в ванную и одобрительно проводя пальцами под носом, Костя сообразил: не его вчера свалило. Другого кого-то. Того придурка, что отпустил немыслимые усищи, что таскался в школу – три раза в неделю, ну и получал соответственно. А дома – тоже получал, от этой обезьяны под названием жена. Вот, житуха, елы-палы!
– Костя! Чайник поставь!
Супруга говорила со слегка вопросительной интонацией, что делало тон приказным.
– Чего ты там крякаешь? – Зло бросил Константин, выдавливая из тюбика зубную пасту. – Сама и поставь! И вообще, кто должен завтрак готовить?
Почистив зубы, он густо намылил лицо и с удовольствием побрился, особенно тщательно выскоблив верхнюю губу.
