- Скажи лучше, слабым. Это было жестоко, бросать меня на целый год, пожаловался я. - На полтора года!
Пожалей меня, скажи: "Ах ты бедняжка!"
- Ведь ты видишь, я добиваюсь этого.
Абсент, сигары, автомобили, столики на террасе кафе.
Я видел картину, я пытался разглядеть раму и уходил в темноту и
возвращался на свет, и тогда была помада губ, шаль и темные глаза,
много туши на ресницах.
Я подумал о балете, и тогда были арки, аллеи, багровые ковры и зеленый с малиновым. Женщина в малиновом платье держала в руке стакан абсента?
Смутно. Лиловые тени глаз.
Утро было тремя цветами: золотой, синий и белый.
Болезнь уходила из тела и волочила за собой длинный шлейф,
а в комнате был запах студеной свежести, - осенний сквозняк,
и я понял, что в парке холодно, и листья деревьев высохли.
И я подумал: "Сон сменялся сном, но не было пробуждения. Что это?"
А потом: "Грациозные птицы на стене замка, сухим плющом опутаны стены".
"Знамена ночного бала на утреннем сквозняке".
И еще: "Париж. Мост над Сеной".
Бонапарта не было, но Франция осталась. И я узнал ее. Ее белый и красный.
И небо.
А потом приехала Лида. Она спросила: "Это Донген?"
А я сказал: "Мне нравится, когда светло. Наверное, Бах чувствовал то же, когда услышал свою сюиту".
Лида попыталась напеть арию, сбилась. Эта?
- У тебя такая богемная обстановка, - сказала она.
Я сказал: "Потому что мебели нет?"
Она приглядывалась к корешкам книг, кассет, пластинок. Это, наверное, очень дорого, снимать квартиру?
- Дороже, чем год назад, - признался я. - Цены здорово подскочили.
- Год назад, - сказала она тихо.
Душа ворковать отлетела на крыши, я слышу ее, но все тише,
это кровь перегоняет по трубам органа пальцев страсть ласк,
не пой, нет, напои, мне твой голос как воздух, пить хочу я, пить тебя с губ,
я был гипсовой куклой, лицо - алебастр, в глазницах небо, но это маска,
неба не было, только цвет, он здесь, стебель венчает упругий,
хоботок бабочки ищет нектара сосать,
я не трогал струн, а хотел играть, пальцы были как сумерки сонны,
истомились струны, звука хотят, стона!
Гипс осыпался, вот мои пальцы, сожми их, крепче, сожги их
и роди меня плотью от плоти твоей, кровью от крови губ, звуком от стона струн...
- Ну, и так далее. Я ждал тебя сегодня и, сходя с ума от желания, написал эту безделицу. Между прочим, ты знаешь, кажется, я снова научился писать стихи.
- И снова подписываешься "Этьен"?
Так я подписывал стихи в детстве.
А потом Лида вспомнила про письма. Я просил Марию передать их мне.
Она передала.
В тот день она первый раз заговорила об отъезде. Я попросил ее, чтобы она не уезжала. Она сказала, что останется еще на неделю.
Мы приехали из ресторана. В комнате было темно.
Я смотрел на цветные полосы на потолке, - две красные и одну зеленую,отсветы неона с улицы.
Я сказал: "Оставайся совсем".
Она вздохнула, а потом сказала: "Ты это серьезно?"
Мы помолчали. На улице проезжали машины, тихий шум. Цветные полосы на потолке.
- Две недели - это одно, - сказала она. - А день за днем, год за годом - совсем другое...
- Будь легкомысленной, - сказал я. - Знаешь, как это приятно.
А потом сказал: "Зачем об этом думать? Себя не переживешь".
Она сказала: "Это верно."
- Но у меня семья. Муж.
Я промолчал.
Тогда она сказала: "Дети. Старшему уже девятый. Младшему шестой."
- Критический возраст, - сказал я. - Когда мне было пять лет...
- Тебя называли "аленделончиком".
- А я говорил: "Я самый красивый мальчик в городе".
- Можно видеться чаще, - сказала Лида. - Я могла бы приезжать два раза в год.
- Здорово ты меня утешила. Молодец.
Мы посмеялись, но легче не стало.
Я отпил из бокала и сказал: "Помнишь, как мы покупали шампанское?"
Она сказала: "Конечно, помню. Я обомлела, когда тебя увидела."
- А я обрадовался.
- Потому что я стояла ближе?
- Человек на десять, наверное. Или больше?
- Да, наверное.
- О чем мы с тобой говорили? Ведь так долго стояли.
- Ой, не помню. Обо всем?
- А потом ты отвезла меня домой на такси и отправилась на поиски подарка. Первую твою идею я перебил.
- Когда же это было? - вспоминает она.
В восемьдесят первом. Девять лет прошло уже.
Мы повздыхали. Да, время летит.
И Лида сказала: "Поражаюсь я ей. Ты ведь видел ее".
- Два года назад, - сказал я. - Но это несущественно. За те двадцать лет, что я ее знаю, она нисколько не изменилась.
- Она не меняется!
А я сказал: "Кончится тем, что я выйду с ней, и мне будут говорить: "Какая у вас взрослая дочь!"
- За мужа меня уже принимали.
- Кончится тем, что мне скажут то же самое.
- Ну, не говори так. Ты выглядишь чудесно.
- Стараюсь, - сказала она.
Я поднес ей янтарное колье. Она сначала сказала: "Ах! Обалденно".
И стала любоваться им, а потом сказала: "Нет. Я не могу".
А я сказал: "Можешь не отворачиваться. Я же вижу".
- Как я объясню, откуда?
Всех моих денег не хватит на такое.
- Чепуха. Скажешь, что это позолота, а янтарь искусственный.
Я подпрыгнул и сорвал гроздь рябины. Горькая. Ее мучили сомнения, но соблазн пересилил. Она надела и сказала: "В таком страшно на улицу выйти".
Я попросил ее сделать прическу на древнеегипетский манер. Она сказала: "Что за фантазии".
Но сделала. Ей очень идет. Как Элизабет Тэйлор. У нее красивый разрез глаз, не нужно даже дорисовывать. И длинные ресницы.
Она прикрыла их, потом раскрыла и сказала: "Сколько же такое стоит?"
Я отшутился. Она сказала, что знает, сколько. Я сказал, что сейчас обижусь. Она отступилась. Я стал рассказывать ей про шумеров.
Она уехала.
Мы договорились, что я приеду в ноябре. В крайнем случае, в декабре. Обязательно.
Она спросила, чем я занимаюсь. Я объяснил.
-У нас это было бы, наверное, трудно.
- А иначе почему я торчу в этом городе.
- Тебе не нравится здесь?
- Я здесь живу.
Знаешь, жить в городе и хаять его, это... непорядочно что ли. Мы же не ублюдки какие-нибудь. Так что лучше ничего не буду говорить.
Она сказала: "Ты добился успеха".
- Ну что ты, - сказал я. - Успех, это когда перспектива.
Сейчас, сама знаешь, какое время. Все крутятся. Никто не знает, что будет завтра. Какие уж тут перспективы.
- А ты?
- А я не думаю об этом. Себя не переживешь.
- У тебя хорошая отговорка.
- Не единственная.
Она уехала. Я едва не заскулил. Возвращаться не хотелось, и весь оставшийся день я слонялся по паркам.
А потом пришел домой и стал разбирать письма.
Выдержки из переписки. Май 1989 г. - июнь 1990 г.
Из письма к Марии, 30. 05. 89 г.
Мессалина.
