Крыша башни, устремленная в небо, точно копье, стремительно понеслась мне навстречу.
Я осторожно потянул за поводья, и мир накренился. Затем башня превратилась в перпендикуляр, и я разглядел ощетинившийся веер железных кольев, натянутую проволоку и косые окаты черепицы, не дающие нигде удобного насеста.
Я чуть переместился вперед на трапеции. Ветер ревел у меня в ушах, развевал мне волосы, сек по глазам и щекам.
Ближе… ближе… неужели эта тварь никогда не наберет высоту?
В последний момент я сделал жестокий рывок поводьями. Широко распростертые крылья птицы внезапно затрепетали. Передняя часть её тела приподнялась в воздухе, подставляя воздушному потоку нижнюю часть крыльев, а ноги с растопыренными когтями рывком вытянулись, помогая удержать равновесие. Трапеция с громким стуком ударилась о черепицу, я спрыгнул с неё и покатился по крыше.
Лишь несколько секунд отделяли меня от того момента, когда я сорвусь вниз и полечу на камни. В эти несколько секунд я успел увидеть, как корх замахал своими огромными крыльями и взмыл вверх. Запасной корх последовал за ним, и обе птицы, описывая круги, начали удаляться. У меня не оставалось времени подумать, успеет ли Сег их поймать.
Край скошенной крыши надвигался с устрашающей быстротой. После того, как я перелечу через него, то для меня в этом мире уже не будет ничего — ни Делии, ни Вэллии, ни Афразои.
И тут моя рука врезалась в веер железных кольев, онемев от боли. В тот же миг пальцы сами сомкнулись вокруг одного из толстых прутьев. Спуск прекратился. Распластавшись на крыше, я застыл, обдуваемый ветром. Какое-то время я мог различать только мелькающие смутные тени да россыпи звезд в небе.
Еще миг — и я уже достаточно отдохнул, чтобы принять менее приметную позу. Люк, через который, должно быть, караульные выбирались проверить защитную проволоку на крыше, открылся — после того, как я воспользовался своим мечом. И я провалился вниз, согнув ноги, с мечом в руке. На чердаке не обнаружилось ничего кроме пыли, мусора и паутины….
Нащупав в темноте лестницу, ведущую с чердака, я спустился вниз. Вот тогда-то я впервые и удивился царящему в башне безмолвию.
Покамест сведения, полученные от Нагхана-шпиона, были верны. Но ведь внутрь-то он не проникал. Значит, отсюда начиналась зона неведомых опасностей. Не такой уж необычный риск для меня, Дрея Прескота.
Мне показалось, что каменная стена и пол помещения башни все ещё сохраняли следы мерзкого запаха, источаемого рапами. Почти догорающие факелы оставляли лужи света на полу, и я бесшумно перебирался от одной до другой. Крадясь я отчаянно стремился убедить себя в том, что моя вылазка все-таки не напрасна. Но атмосфера этого места явно говорила о его заброшенности. И тут я непроизвольно напрягся.
Впереди звучали голоса… Кто-то лениво переговаривался, в их ворчливых голосах звучало и недовольство и покорность судьбе. Все мои нервы разом напряглись, и я стал подкрадываться к караульным-улларам.
— Клянусь фиолетовой требухой пораженного снежной слепотой фейстер-филта, у меня в горле пересохло хуже, чем в самом гнилом южном краю! Нат! Притащи-ка мне ковшик хремсонского.[73]
Голоса принадлежали уларам — свирепые, звучные голоса людей, привыкших переговариваться во время полета на импитерах, перекрикивая свист ветра. Но… Нат!
— Ага, — ответил тот, кого назвали Натом. — И выпью с тобой, Барго, глоток в глоток. И увидишь, кто первым свалится под стол.
Под покровом мрака я подкрался поближе. Караулка располагалась в опоясывавшем башню круглом эркере. Из этого орлиного гнезда караульные могли вести наблюдение, имея ничем не заслоняемый обзор. Я по прежнему крепко сжимал в руке меч. Однако бульканье вина в кожаной баклаге подействовало на меня успокаивающе.
— Нам здорово подгадили оставив в карауле, мой тряпкоголовый дэм, — на этот раз вино переливалось в чей-то рот. — А ведь я не пропустил ни одного грабежа, с тех пор как мы покинули Уллардрин.
— И я тоже, Барго, и я тоже.
Снова послышалось бульканье, а затем звучное рыганье. К этому моменту я добрался до угла и был готов коршуном налететь на них. Через полуоткрытую ленковую дверь я мельком увидел караульных, или во всяком случае, одного из них: ниспадающие по обеим сторонам плоского лица длинные волосы, выкрашенные в цвет индиго, и широкий рот, приникший к ковшику. Другого скрывал дверной косяк, я видел только ручку ковшика — она поднималась, когда уллар делал глоток, а затем опускалась. Они были очень похожи на людей и стояли к человеческому роду куда ближе, чем изгнанные ими из этой башни рапы. Одеждой им служили кожанки с бронзовыми и медными заклепками. Желая иметь в поле зрения их обоих, я продвигался вперед все медленнее и осторожнее, и увидел, как они похожи друг на друга — свирепые, воинственные, привычные покорители и властелины неба. У каждого вокруг талии был обмотан хитро завязанный пук кожаных ремней. Тогда я ещё плохо разбирался в искусстве полетов, но тем не менее сразу догадался, что это клеркетер — сбруя, которой они пристегивались к импитерам. Уллары хранили её как зеницу ока, потому что именно от неё во время полета зависела жизнь всадника.
— Еще вина, Нат! Клянусь ледяными иглами Улларкора! Еще вина!
Я пускал стрелы в людей вроде этих и видел, как они с воплями повисали болтаясь на летной сбруе, этих самых клеркетерах.
Оба они — и Нат и Барго — уже изрядно выпили и держались весьма развязно. Уж это-то сомнений не вызывало. Рядом с ними на скамье валялись шкуры лимов, позволявших сохранять тепло во время полета. Длинные узкие мечи, предназначенные для нанесения скорее колющих, чем рубящих ударов, висели в ножнах. Это было важное для улларов оружие, предназначенное запугивать и производить впечатление своим видом. Представьте себе узкое лезвие, мелькающее вокруг коренастой фигуры с плоским лицом и роскошной гривой индиговых волос, из-под которой сверкают близко посаженные узкие глаза.
Как я рассудил, момент настал.
Я влетел в караулку и обрушил рукоять меча на эту самую гриву индиговых волос Ната. Тот рухнул на каменный пол, из ноздрей у него хлынула кровь. Еще шаг, и острие моего меча уперлось в грудь того, которого звали Барго — прямо напротив сердца. Нажми я чуть-чуть — и меч пронзил бы и кожанку, и его собственную кожу. Резко очерченный широкий рот Барго сжался. Он зло уставился на меня. На моем лице был написан смертный приговор. Он прочел его там и по дикарски вызывающе нахохлился.
— Где пленники, Барго? — я говорил грубо, но все же вполне спокойным тоном. По-моему, это напугало его ещё больше.
