«Красная книга» (Выпуск 22. 19а)
В тираже обязательно найдется очепятка, которую пропустили в корректуре.
Соломон Краткий
Все началось со скольжения, словно «Иеронима Босха» потянули вбок. Кто-то выкрикивал бесполезные уже приказы, кто-то просто кричал: «Нет, нет, нет», – отрицая реальность происходящего, как будто одного желания и силы легких было достаточно, чтобы удержать судно в воздухе.
Пол накренился – сначала совсем немного, но все-таки заметно, потом крен продолжал нарастать – все и вся поехало по полу трюма; судно переворачивалось под нашей тяжестью. Мы слышали, как хрустит и ломается что-то твердое, а потом откуда-то с кормы донесся грохот. Звук был не очень громкий и даже не резкий, но прозвучал на страшной, низкой ноте, которую слышишь скорее костями, а не ушами, – как будто кто-то извлек из мирового гонга одну-единственную глубинную ноту и ее вибрирующее эхо распухло в наших душах комом страха. Однако звук не затих – напротив, он разрастался все шире и шире, становился все громче и громче, и наконец первоначальный парализующий удар окончательно растворился во все затопляющей какофонии других звуков и хруста, доносящегося снизу Грохот все продолжался и продолжался, он длился целую вечность. Мое сердце падало вместе с кораблем. Я карабкался, стараясь за что-нибудь ухватиться…
Звуки – о, какие страшные звуки! Сначала тихий хруст где-то вдалеке, но, как и обманчиво мягкий первый удар, хруст не прекращался. Он становился все сильнее и сильнее, все ближе и ближе. Мы почти ощущали, как он продирается вперед по телу дирижабля и накатывается на нас огромной дребезжащей волной разрушения.
Звук состоял из множества оттенков, и каждый был страшен: звон бьющегося стекла, скрип и скрежет металла – огромные фермы опор гнулись и перекручивались, когда воздушное судно, словно покалеченное облако, обрушилось на верхушки деревьев. Оболочка огромных газовых баллонов лопалась и разъезжалась, пластиковое полотно с треском рвалось на куски и стелилось простынями на ветвях; все внутри корабля подернулось рябью и покорежилось. Снизу доносились протестующие вскрики джунглей – треск ломающихся веток и рев огромного леса – – его медленно пригибали к земле, а он, сопротивляясь, хрустел, трещал, ломался, валился наземь под невероятной и безжалостной тяжестью гигантского корабля, входящего в последнюю страшную гавань на вечный покой.
Мы по-прежнему продолжали спускаться. Пронзительно скрежетал гнущийся металл. Взвизгивали перед смертью деревья. Все вокруг трещало. Полы заскрипели, пошли волнами, вспучились и начали лопаться с неожиданно громкими хлопками, когда панели вылетали из рам. Они кувырком катились по межпалубному пространству – одна настигла Клейтона Джонса, разрезав его чуть ли не пополам. Кровь хлынула потоком.
А затем корабль действительно накренился. Он лениво повалился на бок, и все быстро поехало к ставшему теперь левым борту: оставшиеся несколько кресел, столов и ящики с оборудованием, продовольствием и приборами, которые нам были еще нужны. Растерзанный тигр, царапаясь и раскорячившись между крышками двух ящиков, перевернулся на ноги и начал отчаянно карабкаться наверх, все время испуская механические стоны – точь-в-точь крики раненой лошади. Мертвой хваткой я вцепился в стойку и, повиснув на ней, протянул руку Зигелю – он рванулся ко мне, промахнулся и с безумным видом заскользил вниз. За ним поехал яшик. Больше я Зигеля не видел.
А корабль продолжал разрушаться!
Рев стоял оглушительный. Неразбериха чувств перемежалась вспышками красного, черного и пурпурного. Что-то с грохотом взорвалось под нами, и кол расщепленной верхушки дерева проломил открытый люк, отбросив в стороны, как мусор, людей и машины, рывками вырос до потолка и, пробив его, обнажил кусочек неба и кажущийся неуместным газовый баллон, улетавший в безмятежную голубизну.
Пол трюма прогнулся, вспучился и лопнул, выбросив мощный фонтан шепок, мусора, мебели, приборов. Я хотел было укрыться за стойкой от сметающей все волны…
Что-то ударило меня, выбив стойку из рук, – я упал, врезавшись в стену, которая стала полом, и, скользя и кувыркаясь, поехал прямиком к зияющей ране на месте бывшего грузового люка. Я пытался встать на четвереньки, но стена становилась все круче, я упал на бок и вывалился наружу. Ударился о дерево, отлетел от него, схватился было за торчащий сук, но промахнулся, врезавшись в него лицом, запутался в лианах и паутине; моя нога зацепилась, вывернулась, что– то дернуло ее, а затем я снова полетел вниз и с невероятной силой врезался в бесконечность…
Надо мной ярко поблескивало и переливалось розовое сияние «Иеронима Босха», по-прежнему плывущего в небе. На самом деле он неумолимо падал, обрушивался на меня сверху, только я летел вниз еще быстрее.
Только я больше не падал…
Я уже был на земле, лежал на спине, глядя на трепещущие шелковые клочья «Иеронима Босха» и удивляясь, почему все еще стоит шум. Сколько же это будет продолжаться? Грохот, треск, падение, крики! Но теперь я начинал различать и другие звуки, новые: пурпурные и красные, они становились все громче, и еще голоса, кричащие, ругающиеся, визжащие, зовущие на помощь. Если кто-нибудь и отдавал команды, то я их пока не слышал. Раздавался рев, слышались взрывы. Бежали люди. Над головой грохотали вертушки. Земля вздрогнула с глухим рокотом – это сбросили скользящую бомбу, расчищавшую в джунглях посадочную площадку для вертолетов. С неба все сыпались и сыпались мне на лицо осколки сверкающего зеленого купола джунглей. Они трепетали в воздухе, как вымпелы.
Я не мог пошевелиться. Ничего не чувствовал. Я просто смотрел в прекрасное розовое небо и удивлялся: почему, мать его, оно так блестит?
Вынос значительных масс почвы из-под земли составляет большую проблему для гнезда, и за это отвечает странное симбиотическое/хищническое партнерство с тысяченожками, которые обязательно присутствуют в любом хторран-ском поселении. Тысяченожки кормятся всеми выделениями медузосвиней, какие только находят в тоннелях, зачастую пожирая самих медузосвиней, отделившихся от основного комка. А иногда и сами гастроподы разыскивают в гнезде выделения медузосвиней и начинают их пожирать и часто, добравшись по следу до колонии, целиком съедают и ее.
Так как основная масса медузосвиньи всегда состоит из почвы в ее кишечном тракте, земля попадает в тысяченожку или гастроподу, поедающих медузосвиней. Таким путем большая часть почвы, проглоченной медузосвиньями, и попадает на поверхность мандалы.
Перед дефекацией гастроподы обычно выходят наружу. Свой фецес, имеющий консистенцию смолы, они часто используют при строительстве куполов и загонов.
