Ознакомительная версия.
Связь между семьями Лампион и Уайт, о которой Грейс уже слышала от Пола, стала для Целестины такой же новостью, как и для Агнес. Это вызвало новые воспоминания об ушедших мужьях и сожаления о том, что Джой и Гаррисон так и не встретились.
— Мне бы очень хотелось, чтобы мой Рико тоже встретился с твоим Гаррисоном, — Мария, обращаясь к Грейс, говорила о муже, который оставил ее. — Может, преподобный словами бы сделал то, чего мне не удалось добиться пинками по trasero Рико.
— По-испански это «задница», — прокомментировал Барти незнакомое Ангел слово.
Девочка зашлась от хохота, а Агнес укоризненно сказала сыну:
— Спасибо за урок иностранного языка, мистер Лампион. Пола совершенно не удивило, что Агнес предложила Уайтам пожить у нее в доме, пока все образуется.
— Пол, — сказала она, — у тебя прекрасный дом, но Целестина и Грейс не могут сидеть без дела. Они должны себя чем-то занять. Просто сойдут с ума, если будут сидеть сложа руки. Я права?
Они согласились, но настаивали на том, что не хотят причинять лишние хлопоты.
— Ерунда, — отмела их возражения Агнес. — Никаких лишних хлопот вы не причините. Наоборот, вы поможете мне и с выпечкой пирогов, и с доставкой, со всеми делами, которые мне пришлось отложить из-за болезни Барти. Или вам это понравится, или я вас загоняю, но так или иначе обещаю, что сидеть сложа руки вам не удастся. У меня есть две свободные комнаты. Одна — для Цели и Ангел, вторая для Грейс. Когда приедет Уолли, мы сможем переселить Ангел к Грейс или Грейс ко мне.
Возникшая дружба, совместная работа, а главное, ощущение, что они дома, которое пришло к ним, как только они переступили порог, конечно же, не могли не подействовать на Целестину и Грейс. Но им не хотелось вот так с ходу отметать гостеприимство, предложенное Полом.
Он, однако, решительно пресек эти дебаты.
— Я привез вас сюда по дороге в свой дом только для того, чтобы не таскать вперед-назад ваши вещи. После встречи с Агнес по-другому просто быть не могло. Здесь вы будете счастливы, хотя я всегда готов принять вас у себя, если она попытается измучить вас работой.
Весь вечер Барти и Ангел сидели бок о бок напротив Пола, слушали взрослых, иногда включались в разговор, но по большей части что-то обсуждали между собой. Когда головки детей не сближались, как у двух заговорщиков, Пол улавливал их голоса и, случалось, выхватывал обрывки разговора. В какой-то момент услышал слово «носорог», а пару минут спустя увидел, как Целестина, сидевшая через два стула от него, поднялась и удивленно смотрит на детей.
— Поэтому, когда он бросал четвертак, — объяснял Барти внимательно слушавшей Ангел, — он бросал его не в «Дымящееся ружье», потому что такого места нет, это телепередача. Видишь ли, возможно, он бросал его в то место, где я не слепой, или в то, где ему не изуродовали лицо, или в то, где ты, по какой-то причине, никогда не попала бы в этот дом. Этих мест гораздо больше, чем кто-либо может сосчитать, даже я, а я считаю очень хорошо. Именно это ты и чувствуешь. Как… как все устроено?
— Я вижу. Иногда. Очень быстро. Как блик. Словно стоишь между двумя зеркалами. Ты знаешь?
— Да, — ответил Барти.
— Между двумя зеркалами, ты идешь и идешь, снова и снова.
— И ты это все видишь?
— Как блик. Иногда. Есть место, где в Уолли не стреляли?
— Уолли — тот человек, который будет твоим папой?
— Да, это он.
— Конечно. Есть множество мест, где в него не стреляли, но есть места, где в него стреляли и он умер.
— Не нравятся мне эти места.
Хотя Пол видел ловкий фокус Тома Ванадия с монеткой, он не понимал смысла разговора детей и предположил, что и для остальных, за исключением, возможно, матери Ангел, разговор этот — китайская грамота. Тем временем и остальные, заметив поднявшуюся Целестину, замолчали.
Не замечая, что она и Барти оказались в центре внимания, Ангел спросила:
— Четвертаки к нему возвращаются?
— Скорее всего нет.
— Должно быть, он богач. Разбрасываться четвертаками.
— Четвертак — небольшие деньги.
— Очень большие, — не согласилась Ангел. — Уолли дал мне «орео», когда я видела его в последний раз. Ты любишь «орео»?
— Они вкусные.
— Можешь ты бросить «орео» туда, где ты не слепой или где в Уолли не стреляли?
— Наверное, если ты можешь бросить четвертак, то сможешь бросить и «орео».
— Можешь ты бросить свинью?
— Возможно, он смог бы, если бы поднял ее, но я не могу бросить свинью, «орео» или что-то еще в любое другое место. Я просто не знаю, как это делается.
— Я тоже.
— Но я могу идти под дождем и оставаться сухим.
На дальнем конце стола Агнес вскочила, услышав слово «дождь», а одновременно со словом «сухим» предупреждающе бросила:
— Барти/
Ангел подняла голову, удивилась тому, что все на нее смотрят.
— Ой! — проронил Барти, повернув голову к матери. Собравшиеся за столом в недоумении взирали на Агнес, а она переводила взгляд с одного на другого. На Пола. Марию. Франческу. Бониту. Грейс. Эдома. Джейкоба. Целестину.
Две женщины долго смотрели друг на друга, пока у Целестины не вырвалось:
— Святой боже, что же здесь происходит?
В следующий вторник, во второй половине дня, небо над Брайт-Бич стало черным, как варево в ведьмином котле. Чайки улетели прочь, ища убежища под более безопасными небесами, а земля внизу замерла, приготовившись к жуткой грозе, которая подбиралась со стороны океана.
Том Ванадий и Уолли Липскомб прилетели из Сан-Франциско в аэропорт округа Орандж, а потом на взятом напрокат автомобиле поехали на юг, следуя указаниям, полученным от Пола, в точности повторяя маршрут, неделей раньше пройденный им самим и тремя вверенными в его попечение дамами.
Одиннадцать дней прошло с того момента, как три пули уложили Уолли на пол у двери квартиры Целестины. Он все еще испытывал остаточную слабость в руках, уставал быстрее, чем до того, как стал мишенью, жаловался на вялость мышц и ходил с тростью, чтобы снять часть нагрузки с раненой ноги. Но необходимое амбулаторное лечение и курс лечебной физкультуры он мог пройти в Брайт-Бич с тем же успехом, что и в Сан-Франциско. К марту он должен был восстановиться полностью, если не считать шрамов и внутренней полости, образовавшейся на месте, которое занимала селезенка.
Целестина встретила их у двери, бросилась Уолли на грудь, обняла за шею. Он уронил трость (ее тут же подхватил Том) и обнял Целестину с такой страстью, так крепко поцеловал, что, казалось, остаточная слабость в руках ушла в прошлое.
Том тоже получил крепкое объятье и сестринский поцелуй, немало порадовавшие его. Слишком долго он прожил в одиночестве, для охотников на людей такое не в диковинку, если они идут по длинной дороге борьбы со злом, на которой не обойтись без насилия, пусть и называется это борьбой за справедливость. Те несколько дней, которые Том охранял Целестину, Ангел и Грейс, а потом и неделю, проведенную с Уолли, Том чувствовал себя членом семьи, пусть это и была семья друзей, и его самого поразило, сколь необходимым для него оказалось это чувство.
Ознакомительная версия.
