По лицу Глеба пошли красные пятна.
— И как только у вас язык поворачивается…
— Стало быть, такой вариант отпадает. Ну что ж, имеется еще один, — понизив голос, доверительно произнес Козицкий. Вот тебе моя рука, сожми только ее покрепче — у старческой кожи электрическое сопротивление побольше — да и делу конец. Ведь я для тебя самый неприятный человек на свете. А моя жизнь так и так уже ломаного гроша не стоит. Ну же, Санкин!
И рука Козицкого потянулась к руке Глеба. Глеб рванулся в сторону, опрокинулся вместе со стулом, опрокинул стол, ударился об его угол головой, но не почувствовал боли. Очутившись на другой стороне комнаты, он закричал:
— Да ну вас к черту, на самом деле! Чего вам от меня нужно? — и, отдышавшись, исподлобья глядя на доцента, взмолился: — Шли бы вы, Максим Арсеньевич, по своим делам, а я уж как-нибудь и без вашей помощи разберусь. Уходите, прошу вас!
Козицкий одобрительно качнул головой, губы его дрогнули в улыбке.
— Прости меня, Глеб, за неуместные шутки, — он впервые назвал Санкина по имени. — Забудь все, что я предлагал сейчас тебе. Конечно же, такое не для тебя. Но посоветую тебе немедленно обзавестись резиновыми перчатками, не то кого-нибудь из друзей на тот свет отправишь. Слышишь ли, что говорю?
— Да, да, слышу.
— А теперь главное…
Козицкий снова построжал, сжал свои тонкие бескровные губы. Его кругленькие глаза-стекляшки уставились в лицо Глеба.
— Сегодня я понял — ты совсем не таков, каким кажешься. Я рад, что ошибался в тебе. Я бесконечно рад, Глеб Санкин, можешь поверить мне.
Сцепив руки за спиной, доцент прошелся по комнате.
— Быть тебе исследователем, настоящим большим ученым.
— Чего-о-о? — опешил Глеб. — Чего вы такое говорите?
Губы Козицкого опять дрогнули в улыбке.
— Тебе еще не раз придется лихо, уж очень ты несобранный человек. Ах, молодость, молодость… А сегодняшняя встряска ведь тоже кое-что значит, не так ли?
— Еще бы, — согласился Глеб.
— Я уже звонил биологам и они ждут тебя. А в моей лаборатории тебе делать больше нечего.
— А установка?
— Я отдаю ее тебе. Как устроишься у биологов, перетащишь ее к себе, — Козицкий помолчал. — Вот, пожалуй, и все. Пора, пойду.
Не глядя больше на растерянную, опрокинутую от счастья физиономию своего лаборанта, Козицкий вышел в прихожую, неторопливо одел свою волчью доху с мехом наружу, перед зеркалом поправил на голове большую лохматую шапку.
— Верю в тебя, верю, — он ободряюще кивнул Глебу и машинально протянул ему руку. Так же машинально Глеб принял ее. В то же мгновение его ладонь против его воли сомкнулась на пальцах Козицкого.
Все тело доцента содрогнулось от чудовищного удара электрического тока. Падая, он увлек за собой Глеба. От удара их тел распахнулась дверь квартиры. Глеб закричал. Из дверей напротив выскочил Миша и с великим трудом оторвал руку Глеба от руки Козицкого.
— Как же так… — бормотал Глеб. — Я не хотел… Ну как же так…
— Все! — сказал Миша. — Ему уже ничем не поможешь.
ГОМУНКУЛУС,
или История одного эксперимента
…Быть или не быть?
Вот в чем вопрос…
В. Шекспир. «Гамлет»
Такой жары, да еще в первой половине мая, не помнили даже старожилы города. Здесь, далеко на севере страны, температура в полдень была выше, чем за тысячи километров, на берегах Черного моря.
Члены ученого совета, рассаживаясь вокруг длинного, сверкающего лаком стола, обмахивались газетами, вытирали платками потеющие лица, шеи, лысины. В кабинете ректора, несмотря на распахнутые окна, было душно, как бывает накануне грозы.
Вадим Сергеевич, ректор института, невысокий упитанный мужчина с гривой седых волос и круглым мясистым лицом, устало поднялся на ноги. Он нетерпеливо поглядывал на тех, кто запоздало появлялся в дверях и медлил, разыскивая свободное место.
— На повестке дня нашего внеочередного заседания один вопрос, — произнес он рокочущим звучным голосом, — это беспрецедентный эксперимент, который сегодня ночью произвела старший научный сотрудник кафедры хирургии мозга Барботько Ася Давыдовна, — Вадим Сергеевич метнул недобрый взгляд в дальний угол кабинета, где сидела Ася Барботько. — Не прошло и недели после трагической гибели Софьи Николаевны Бельской, известного ученого и нашего товарища, а Барботько имела нескромность взять на себя руководство кафедрой. Хотя, должен сказать, у нас намечены более достойные кандидатуры.
— Руководство темой… — поправил ректора слабый голос Аси.
— Что вы сказали? — нахмурился ректор.
— Я возглавила руководство темой, а не кафедрой, — громче повторила Ася Барботько.
— Не считаясь ни с мнением ректората, ни с той принципиальной позицией, которую в этом вопросе занимает наша научная общественность, — в голосе ректора зазвучал металл, сегодня ночью, тайком, Ася Давыдовна произвела пересадку человеческого мозга.
Тишина установилась такая, какой еще не случалось на советах медицинского института. Прекратилось поскрипывание стульев, на которых поудобнее устраивались члены совета, смолкло шуршание газет, которыми они обмахивались. Не только все в кабинете, но, казалось, и Гарвей в золоченой раме на стене в изумлении уставились на Асю.
Тишина была столь напряженной, что Вадим Сергеевич должен был сделать паузу.
— Сейчас, в эту минуту, — продолжал он погодя, — в экспериментальной операционной кафедры живет существо, скроенное по методе безумного уэлсовского Моро.
Двадцать шесть пар глаз рассматривали Асю тяжело и недружелюбно, — так рассматривают человека, с которым годами делили хлеб-соль, а он вдруг отплатил тебе самой черной неблагодарностью.
Внешность Аси была самая заурядная, если не считать роста (последствие акселерации!) — спокойное, чуть продолговатое лицо, которое всегда оставалось невозмутимым, светло-серые спокойные глаза, коротко подстриженные под мальчика темные волосы. В студенческой среде Асю знали больше как незаменимого члена баскетбольной команды института, нежели научного работника.
На ней были коричневые брюки, легкая белая кофточка и ярко-красные лакировки на «платформе».
— Барботько втянула в свою авантюру студентов-выпускников, — достаточно громко заметил сидевший по правую руку от ректора проректор по научной работе. — Это вдвойне отягощает ее вину.
— Так уж сразу и вину… — усомнился профессор Гликин, заведующий кафедрой терапии, тучный мужчина, прозванный среди студентов за свою внешность «мистером Пиквиком». — А мне так по душе та страшная бомба, которую Барботько швырнула в реку познания. Представляю, сколько мудрой рыбешки всплывет пузой кверху.
