У нас в Штатах федеральное правительство, под яростным нажимом прессы и радио вынужденное "принять меры", беспрецедентным образом запретило какие бы то ни было демонстрации нашего фильма, чтобы "содействовать благополучию страны, обеспечить внутреннее спокойствие и сохранить дружеские отношения с иностранными державами".
Мы в это время находились в Мексике — на ранчо, которое Джонсон снял для наших чтецов по губам. Джонсон нервно расхаживал по комнате — мы слушали речь генерального прокурора Соединенных Штатов:
— …и, наконец, сегодня мексиканскому правительству была направлена нота следующего содержания. Я зачитываю: "Правительство Соединенных Штатов просит о немедленном аресте и экстрадикции нижеперечисленных лиц:
Эдуарда Джозефа Левковича, известного как Лефко. (Первый в списке! Даже рыба могла бы избежать неприятностей, если бы держала язык за зубами!)
Мигеля Хосе Сапаты Лавьяды. (Майк заложил ногу за ногу.)
Эдварда Ли Джонсона. (Джонсон швырнул сигару на пол и рухнул в кресло.)
Роберта Честера Мэрса. (Мэрс закурил сигарету. Его лицо подергивалось.)
Бенджамина Лайонела Бернстайна. (Он улыбнулся кривой улыбкой и закрыл глаза.)
Карла Вильгельма Кеслера. (Свирепое ругательство.)
Вышеуказанные лица подлежат суду по обвинениям, включающим преступный сговор, подстрекательство к мятежу, подозрение в государственной измене…
Я выключил приемник и сказал, не обращаясь ни к кому в частности:
— Ну?
Бернстайн открыл глаза.
— Мексиканская полиция, вероятно, уже мчится сюда. Проще вернуться самим и поглядеть, чем все это кончится.
Мы вернулись. Агенты ФБР встретили нас на границе. Я думаю, за нашим процессом следили газеты, радяо и телевидение всего мира. К нам не допускали никого, кроме нашего адвоката. Сэмуэлс прилетел из Калифорнии, но ему удалось добиться свидания с нами только через неделю. Он велел нам не отвечать ни на какие вопросы репортерив, если паче чаяния кто-нибудь из них пробьется к нам.
— Газет вам не дают? Тем лучше… Зачем только вы все это затеяли! Могли бы, кажется, предвидеть!
Я объяснил.
Он только рот раскрыл:
— Вы все сошли с ума?
Он никак не хотел поверить, что такой аппарат действительно существует. В конце концов его убедила полная согласованность изложения событий каждым из нас. (Он говорил с нами по отдельности, так как мы сидели в одиночках.) Когда он опять вернулся ко мне, у него голова шла кругом.
— И на этом вы хотите строить свою защиту?
Я покачал головой.
— Нет. Я знаю, что мы виновны во всевозможных преступлениях, если рассматривать ситуацию с определенной точки врения. Но существует и другой взгляд…
Он вскочил.
— Вам нужен не адвокат, а врач! Я приду еще раз. Мне необходимо сначала собраться с мыслями.
— Сядьте! Что вы скажете об этом?
И я изложил ему свой план.
— Я думаю… Я не знаю, что я думаю! Не знаю. Я приду еще раз. А пока мне нужно глотнуть свежего воздуха!
И он ушел.
Наш процесс начался с обычных ушатов помоев, которые принято выливать на обвиняемых, чтобы представить их отпетыми негодяями. (Почтенные дельцы, которых мы когда-то шантажировали, давно уже получили назад все свои деньги, и теперь у них хватило здравого смысла промолчать, так что единственная по-настоящему неблаговидная история в нашем прошлом осталась суду неизвестной. Возможно, они опасались, что у нас сохранились кое-какие негативы.) Мы сидели в зале Дворца правосудия и с большим интересом слушали печальную повесть, которую излагал прокурор.
Мы преднамеренно и злокозненно оклеветали великих людей, которые бескорыстно и самоотверженно посвятили себя служению общественному благу; мы бессмысленно поставили под угрозу традиционно дружеские отношения с другими странами, извращенно излагая вымышленные события; мы издевались над мужеством и подвигами тех, кто славно пал на поле брани, и вообще смущали умы и сеяли смятение.
Каждое новое обвинение вызывало одобрительную реакцию солиднейшей публики, заполнившей зал — высокопоставленные чиновники, влиятельные промышленники и финансисты, представители иностранных держав. На процесс смогли попасть даже далеко не все конгрессмены, и места были предоставлены только депутатам самых больших штатов. Как видишь, нашему защитнику пришлось выступать перед аудиторией, настроенной более чем враждебно. Однако Сэмуэлс наделен тем невозмутимым чувством юмора, которое обычно сопутствует глубочайшей уверенности в себе, и я не сомневаюсь, что ему нравилось стоять перед вершителями судеб нашей страны, зная, какой сюрприз их ждет. И он подвел под них мину с большим искусством. Начал он так:
— Мы считаем, что на подобные обвинения может быть только один ответ, и мы считаем, что одного ответа будет достаточно. Вы видели фильм, о котором идет речь. Возможно, вы заметили то, что было названо "поразительным сходством актеров с изображаемыми ими государственными деятелями", которые в фильме были названы своими действительными именами. Возможно, вы обратили внимание на жизненность всех деталей. Я еще вернусь к этому позже. Наш первый свидетель, я полагаю, внесет ясность, как именно мы намерены опровергать обвинения, выдвинутые прокурором.
Он вызвал первого свидетеля. Вернее, свидетельницу.
— Ваше имя и фамилия?
— Мерседес Мария Гомес.
— Будьте добры, немного громче.
— Мерседес Мария Гомес.
— Род занятий?
— До прошлого года я была учительницей в Аризонской школе для глухонемых. Я учила глухорожденных детей говорить. И читать по губам.
— А сами вы читаете по губам, мисс Гомес?
— Я с пятнадцати лет страдаю полной глухотой.
— Говорящих на каких языках вы способны понимать, мисс Гомес?
— На английском и испанском.
По просьбе Сэмуэлса был проведен судебный эксперимент: мексиканский офицер, личность которого была подтверждена послом его страны, находившимся среди публики, взял Библию на испанском языке, ушел в глубину зала, открыл ее наугад и начал читать вслух. Хотя воцарилась мертвая тишина, до скамьи свидетелей, как могли убедиться прокурор и судьи, не доносилось ни звука. Сэмуэлс сказал:
— Мисс Гомес, возьмите, пожалуйста, бинокль и, если можно, повторите суду, что здесь читает этот офицер.
Она взяла бинокль и умело навела его на лицо офицера, который умолк и ждал сигнала, чтобы продолжать.
— Я готова, — сказала она.
Офицер возобновил чтение, и мисс Гомес громко, четко и уверенно начала говорить что-то непонятное — я испанского не знаю. Это продолжалось минуты две.
