— А, привет, — вполне дружелюбно сказал длинноволосый Ромка. Как хорошему знакомому казал… и я ощутил толчок искренней благодарности. А эта самая Нина… Короче, он смерила меня таким взглядом, что мне чудовищно захотелось дёрнуть её за косу. Посильнее.
Хотите — смейтесь, хотите — нет.
Я сделал ещё одну глупость — отшатнувшись обратно, захлопнул дверь. И ещё долго слышал в коридорах её смех — тот смех, каким смеются девчонки, когда хотят, чтобы парень непременно их услышал и понял, какой он лох и насколько они выше его.
* * * Мне приснился Есенин. Как на портрете в книжке.
Мы вместе плыли по неширокой лесной реке. Стоя на корме лодки, он неспешно и умело грёб длинным веслом и что‑то мне говорил. А я полулежал на носу, отводил с нашего пути гибкие ветви ив и время от времени соглашался с его словами. Они были мудрыми и простыми, как небо над нами, как вода вокруг лодки, и я знал, что буду помнить их, когда проснусь…
Я помнил, честное слово — помнил наш разговор. Помнил первые несколько секунд после того, как проснулся неприятным толчком и лежал в темноте, не осознавая себя. Потом всё вернулась — рывком — и я понял, что меня разбудило.
Через приоткрытую дверь мне послышались в комнате Юрки какие‑то звуки. Неопределённые, словно кто‑то что‑то бормотал или… или не поймёшь что.
Наверное, всё ещё раз изменилось именно в тот момент. Я иногда думаю сейчас, как всё сложилось бы дальше, не сунь я голову тогда в дверь.
Никогда в моей жизни ещё не менялось столько всего за такие короткие сроки. Другое дело, что я тогда ещё не подозревал обо всех этих переменах…
…Света в комнате не было, но я неплохо вижу в темноте, да и луна лупила в единственное окно — на полу чётко застыла вытянутая тень переплёта. И в этом лунном свете я увидел, что мой кузен лежит боком на кровати, стянувшись в комок так, что я не сразу понял, где у него руки, где ноги, где голова. Так сворачиваются южноамериканские броненосцы. Он трясся — солидная кровать ходила ходуном — и что‑то бормотал.
Я не испугался, хотя зрелище было диковатым. Честно говоря, мне в первую секунду показалось (точнее — я был уверен), что Юрка вколол себе «чудо–коктейль». Кто носит такие вещи в полевой аптечке — нередко не может удержаться применять их не по назначению, а для кайфа. Помню, я огорчённо подумал, шагнув в комнату: «Вот блин, а тётя‑то не знает — подарочек…» Но уже в следующую секунду я понял — не–е, братцы, это не кайф пришёл, а какая‑то фигня. Болезнь.
Во–первых, Юрка был мокрый, как… не знаю, как будто только что вылез из воды. По нему буквально текли ручьи пота, я даже запах ощущал. Трусы облепили тело, аккуратная новая повязка на плече (та девчонка сделала?) промокла насквозь. Юрка прятал ладони между колен и безостановочно, страшновато нёс шёпотом какую‑то чушь:
— …туда нельзя, там обрыв… да скорее же, надо скорее, ребята… нет, я не могу, я не соглашусь, этого не будет… зима… зима… зима… да что же такое, в конце концов, сколько можно ждать… тррррр… (отчётливая звонкая трель зубами) не в игрушки играем, надо поджигать… — потом совсем какую‑то околесицу на английском, так быстро, что я не понял ни единого слова. И вдруг очень раздельно: — По три банки на брата. И планшет.
Он хрипло выдохнул открытым ртом, попытался перевернуться на другой бок, но его опять жестоко согнуло и сильно затрясло.
Я стоял в нерешительности и недоумении, размышляя, бежать за тётей или нет. И как раз когда уже совсем решил бежать (очень было похоже, что мой кузен загибается) — увидел на половике рассыпанные таблетки.
На секунду я опять подумал было, что Юрка таки «принял» и сейчас путешествует в каких‑то интересных мирах. Тем более, что таблетки были явно самодельные, неровные и большие. Но от них пахло… пахло ивой (и на меня накатил запах из моего сна). Ни разу не слышал, чтобы наркота пахла ивой. Зато… что‑то такое с ивой было связано…
Я наморщил лоб — и это помогло. У меня вырвалось:
— Чёрт, у него же малярия!
Полезно много читать. Вообще‑то от малярии лечатся хинином. Но в наших местах не растут хинные деревья — а их отчасти заменяет ива, ивовая кора!..
…А почему он в аптеке не купил хинин‑то?..
— Не хроническая, приступ. Это не заразно.
Я вздрогнул.
Всё ещё трясясь, Юрка смотрел на меня блестящими глазами. Он облизнул сухие белые губы, попытался сесть, но рука, которой он оперся о кровать, жалко подломилась, и он, тяжело дыша, ткнулся щекой в подушку. Закрыл глаза. И тихо сказал:
— Помоги.
Видно было, что ему ужасно неудобно, но ясно было так же, что он слишком слаб, чтобы быть сильным. У меня почему‑то сжалось в горле — и я решил про себя, что никогда не напомню ему про эту ночь. Никогда, что бы ни случилось. И так было не факт, что он меня простит — простит за то, что я дважды видел его беспомощным и дважды помогал. Люди, как ни странно, часто не прощают именно такого. Удар в морду могут простить. А вот что выносил из‑под них утку — запросто не простят.
Но ведь не бросать же его так.
— Блин, конечно, — я присел на корточки. — Тётю…
— Не надо, — он открыл глаза. — Таблетку… вода… в графине… Поскорей, а то опять затрясёт, так паскудно, не выбраться, как из болота… Я хотел принять, а не успел, согнуло.
Я быстро встал, налил воды из стоящего на подоконнике графина в стакан, подал таблетку и воду. Юрка взял стакан и уронил его, вода полилась на постель.
— Не могу… пиндык, плохо… пальцев не чувствую…
— На, на, — я сунул таблетку ему в губы, налил ещё воды, поднёс к губам. — Пей.
Чудно было так делать — за кем‑то ухаживать. Странно и приятно, и в то же время как‑то неудобно. Юрка, кажется, ни о чём таком не думал — он просто начал пить. Сперва чтобы запить таблетку, потом просто так, жадно, пока не опустел стакан. Я поставил стакан обратно и нерешительно переступил с ноги на ногу.
— Посиди, — вдруг сказал Юрка, перекатывая голову по подушке. — Если не трудно, посиди тут, а?
— Ладно, — я неловко опустился на стул, обвил ножки ногами. Юрка часто, мелко дышал. — Ты где заразился? — спросил я, чтобы просто не молчать. Мне было неудобно, я глупо себя чувствовал.
— В болотах. На побережье… — измученно сказал он. И словно бы осекся, быстро взглянул на меня. И продолжал, словно во сне: — Там сотни километров болот. Без конца. Кажется, что никогда из них не выйдешь…
В Западной Сибири что ли, подумал я, но не стал переспрашивать. Юрка больше ничего не говорил, только дышал — неглубоко и часто. Потом его дыхание сделалось реже и глубже. Ресницы подрагивали в ярком лунном свете. Он пошарил рядом, и я понял, что он ищет лежащее на полу тонкое покрывало. Молча поднял, тряхнул и накрыл своего странного кузена.
