— Но все это уже давно кануло в вечность, — попыталась возразить я. — Мир давно изменился к лучшему…
— Так ли это? — спросила она. — Так ли думали женщины Берлина, когда их город лежал в развалинах? Разве мир не был на грани нового варварства?
— Но если, избавляясь от зла, вместе с плохим выбросить и все хорошее, что же тогда останется? Не останется ничего!
— Останется, поверьте, немало. Мужчина был средством достижения цели. Он был нужен для продолжения рода. А в остальном его энергия была направлена на зло. Нам лучше без них.
— Вы считаете, что вы существенно подправили природу? — заметила я.
— Хм! — Мой тон явно задел ее. — Цивилизация подправила природу. А вам хотелось бы назад, в пещеру, хотелось, чтобы ваши дети умирали, едва успев родиться?
— Но есть же что-то главное… — начала было я, но она, подняв руку, остановила меня.
За окном опускались сумерки и тени легли на лужайку. В вечерней тишине где-то пели женщины. Мы молча слушали далекую песню, пока она не оборвалась.
— Красиво, не правда ли? — сказала старая леди. — Ангелы не спели бы лучше. Они счастливы, вам не кажется? Наши дорогие дети — среди них есть и две моих внучки. Они счастливы, и для этого у них есть все основания. Они растут в мире, где им не грозит стать игрушкой в руках мужчин, им не надо прислуживать и унижаться, им не грозят зло и насилие. Послушайте, как они поют!
Из вечерней темноты парка в окно лились звуки песни.
— Почему вы плачете? — спросила меня старая леди, когда песня умолкла.
— Я знаю, что это глупо, но я не могу поверить, что все это так. А плачу я, должно быть, потому, что столько прекрасного утрачено вами навсегда. За деревьями могли бы прятаться влюбленные и слушать песню, любуясь полнолунием. Но влюбленных нет и не будет Уже никогда… — Я посмотрела на старую леди. — Вам знакомы эти строки: «Как часто лилия цветет уединенно, в пустынном воздухе теряя запах свой»[6]? Неужели вы не понимаете, как уныл и печален мир, который вы создали?
— Вы слишком мало видели, вы ничего не знаете о нас! — воскликнула старая леди. — Вы не понимаете, как прекрасна жизнь, когда нет унизительного соперничества из-за мужчин…
Наша беседа продолжалась еще какое-то время. Вечерние сумерки сменились густой темнотой. Сквозь стволы деревьев засветились окна домов. Моя собеседница была бесспорно хорошо начитана. Угадывалось даже ее пристрастие к отдельным периодам истории. Однако свое время она считала вершиной всех времен развития человечества. Нет, она не замечала, как тускл и бесцветен ее мир, как он пуст и бесцелен. Она считала, что лишь моя предвзятость и узость мышления мешают мне понять, что это и есть золотой век.
— Вы цепляетесь за мифы, — уверяла она меня. — Вы говорите о полнокровной жизни, а примером ее приводите несчастную женщину, заточенную в четырех стенах. Хороша жизнь, нечего сказать! Но вы внушили ей, что это и есть жизнь, ибо так выгодно тем, кто поработил ее. Жизнь, полная содержания и интереса, всегда коротка в любом обществе…
И все в таком духе…
Наконец вошла маленькая горничная и сообщила, что мои санитарки готовы сопровождать меня домой, как только я пожелаю. Но мне еще предстояло выяснить самое главное, прежде, чем я уйду отсюда.
— Скажите, как все это… произошло? — спросила я.
— По чистой случайности, моя дорогая. Хотя подобная случайность была вполне в духе того времени. Научный эксперимент, неожиданно давший непредвиденные подобные результаты, вот и все.
— Но как?
— Весьма любопытно, казалось бы, и без всякой видимой связи с основной задачей эксперимента. Вам знакома фамилия Перриган?
— Перриган? — повторила я. — Не думаю. Довольно редкая фамилия.
— Теперь она хорошо известна, — заверила меня старая леди. — Доктор Перриган, биолог, ставил опыты над крысами. Его особенно интересовали коричневые крысы, грызуны, способные причинять огромный ущерб. Он начал поиски вируса, чтобы истребить весь этот вид грызунов. Для этой цели, как исходный материал, он взял вирус, поражающий кроликов, или, скорее, группу вирусов избирательного действия. Эти культуры крайне неустойчивы и подвержены мутации, штаммы их чрезвычайно многовариантны. Инфицирование кроликов в Австралии дало положительные результаты лишь после шести проб. Все предыдущие не дали эффекта, поскольку у кроликов сразу же вырабатывался стойкий иммунитет. Эксперименты проводились и в других странах мира, но столь же безуспешно. Наконец во Франции удалось получить более стойкий штамм. Болезнь поразила все кроличье поголовье в Европе. Взяв ряд таких вирусов за основу, Перриган путем облучения получил новые виды мутантов и ему удалось выделить вирус, способный уничтожать крыс. Но этого было мало, и он продолжал опыты, пока не получил штамм, который действовал избирательно и поражал только коричневых крыс. Этот вирус оказался необычайно вирулентным.
Наконец биолог добился своего в длительной борьбе с грызунами, и теперь вы не найдете ни одной коричневой крысы, они исчезли навсегда. Но где-то, как это бывает, была допущена неосторожность. Вопрос до сих пор остается открытым. Возможно, конечный вирус подвергся мутации, как это было с его ранними вариантами, или же промежуточные культуры вируса в процессе эксперимента обосновались в подопытных крысах, и они стали устойчивыми бациллоносителями. Это все теоретические предположения. Главное же в том, что дремавший вирус, опасный для человека, вырвался на волю и распространился с молниеносной быстротой. Обладая длительным инкубационным периодом, он не был вовремя обнаружен, а потом уже было поздно. Борьба с ним не увенчалась успехом. Женщины в большинстве оказались невосприимчивы к нему. Из десяти процентов заболевших выздоравливало большинство. Мужское население практически не имело к вирусу иммунитета. Те немногие, кто выжил, лишь относительно могли считаться здоровыми. Незначительное количество мужчин после принятия всех мер предосторожности удалось спасти от инфекции, но нельзя же было все время держать их в изоляции. В итоге вирус, обладавший, как я говорила, необыкновенно длительным периодом инкубации, когда, казалось, эпидемия уже прекратилась, все же настиг свои последние жертвы…
Я попыталась задать ей так и напрашивавшиеся профессиональные вопросы, но она только покачала головой.
— Боюсь, здесь я ничем не могу быть вам полезной. Возможно, медики объяснят вам, — сказала она, но в голосе ее не было уверенности.
Я с трудом приняла сидячее положение на диване.
— Понимаю, — ответила я. — Значит, случайность. Иного объяснения, пожалуй, и не найдешь…
