— Он не запрещен, — прервал его Кондрахин, — просто туда редко попадают пьяницы. Ладно, хватит болтать! Отведите меня к объекту и делайте, что хотите.
— А Вы? Вы что замыслили?
Вместо ответа Кондрахин решительно шагнул к выходу. Покачнувшись, Рейнгарт был вынужден последовать за ним. Ранние сумерки августовского дня умиротворенно баюкали город. Из палисада резко дохнуло бурно разросшейся мятой.
— Далеко? — не оборачиваясь, спросил Юрий.
— Рядом, — буркнул Николай Павлович, — если бы не Федор Конь с его бессмертным творением, — он кивнул в сторону крепостной стены, — за десять минут добрались бы.
Он поравнялся с Кондрахиным и попросил:
— Только, ради Бога, не летите, как на пожар. Мне за Вами не угнаться — годы за пятки держат.
В совершенном молчании посланцы Просветленных добрались до извилистой центральной улицы, поднялись кварталом выше, мимо приземистой церковки, не произведшей на Кондрахина ровно никакого впечатления. Николай Павлович же, приостановясь, перекрестился и отвесил глубокий поклон.
— Аннозачатьевская, — пробормотал он.
— Мы теряем время, — напомнил Юрий.
— Почти пришли.
Рейнгарт широким жестом нетрезвого человека указал налево, а через пару сотен шагов остановился.
— Здесь…
Дальнейшие подсказки были излишни. У одноэтажного, но ладно выстроенного дома под оцинкованной крышей, уткнув бампер под перегнувшуюся через глухой забор яблоневую ветвь, притаился легковой автомобиль. Было очевидно, что в доме остановился не рядовой офицер вермахта. Короткие сумерки успели сгуститься, и за задернутой шторой теплился огонек. Юрий коснулся ладонью решетки радиатора — теплая.
— Вы можете быть свободны, — негромко сказал Кондрахин своему спутнику.
— Лучше я подожду… исхода.
— Тогда спрячьтесь в тех кустах, — Юрий показал на противоположную сторону улицы. Подождав, когда Николай Павлович надежно укроется, он подошел к границе огороженного участка и одним махом перелетел через забор. Не скрипнула доска, не вздрогнула ветка.
Отсюда путь к освещенному окну лежал под острым углом, и можно было не опасаться, что кто-то преждевременно заметит незваного гостя. Неухоженная земля густо заросла пружинящим ковром спорыша, и Юрий, хоть и недоучившийся, но все же медик, машинально представил, сколь же многим, страдающим от почечных камней, эта трава могла бы принести облегчение. Хоть и распространена она, да вот растет только вблизи человека, там, где он выгуливает своих собак, топчет ее, плюет и швыряет окурки.
Но мысль эта лишь краешком коснулось его сознания. В правой руке Юрий непрерывно сжимал свой камень, памятуя слова Лады о том, что камень экранирует его мысли ото всех. Распространяется ли это на Просветленных, или равных им, он в свое время не уточнил, но, в любом случае, лучше перестраховаться.
В несколько бесконечно долгих секунд он преодолел расстояние до окна. Штора была плотной, непроницаемой, лишь в левом верхнем углу ее маленький уголок не доходил до оконного откоса. Это могло быть и подарком судьбы и сознательной приманкой.
Юрий припомнил тренировки на красноярских Столбах и медленно, не отрывая глаз от окна, ощупал каменную кладку свободной рукой. Как назло, она была гладкой. А ему бы зацепиться на несколько минут хоть кончиками пальцев!
Внезапно занавеска отдернулась, и Юрий инстинктивно повернулся вокруг своей оси, вжавшись спиной в стену дома. Из форточки вылетел непогашенный окурок, и тускло засветился в траве. Это сильно смутило и озадачило Юрия. Неужели маг курит? Или он не один?
Штора вернулась на свое место. Кондрахин, скосив глаза, с удовлетворением отметил, что уголок вверху остался неизменным. Он еще немного постоял, выжидая, и вдруг почувствовал, что в бедро, чуть выше колена, ему упирается что-то твердое.
В деревнях хаты частенько стоят с завалинкой, на которых и устраивают посиделки. В городских домах цоколь, напротив, обычно вдается вглубь, за линию стены. Здесь же строители сделали его заподлицо с основной кладкой, и в ногу Юрия, как оказалось, врезался язык насмерть застывшего бетонного раствора. Чуть присев, Кондрахин ощупал его: выдержит.
Он вновь повернулся лицом к еще не остывшей от дневного солнца кладке, поставил левую ногу на выступ и медленно стал переносить на нее вес тела. Непосвященный полагает, что невозможно вот так поднять свое тело вдоль вертикальной стены, что это противоречит физическим законам. Но это вовсе не так. Не отклячивайся, как говорили в школе НКВД, то есть не отставляй назад таз, не смотри вверх — это запрокидывает голову — и все получится.
Юрий наконец полностью выпрямился, предоставив кратковременный отдых гудящим мышцам, потом вновь принялся осторожно, чтобы не нарушить хрупкий баланс, ощупывать стену. До верхнего угла окна оставалось каких-то десять сантиметров…
Целеустремленность его наконец-то была вознаграждена — пальцы натолкнулись на вбитый над головой прочный крюк. В былые годы к нему, вероятно, крепилась бельевая веревка. Юрий охватил его пальцами у самого основания и стал подтягиваться на одной руке, мысленно шепча: "Спасибо тебе, товарищ Байгуз, хоть ты и кадровый душегуб, а может статься, и не душегуб, но из их бесовского ведомства, что подвешивал нас на турнике, как на дыбе. Без тебя, без твоей учебы, ни за что не выполнить бы мне этого упражнения".
Правый глаз его прильнул к крохотному треугольнику, открывавшему вид на внутренность дома. К сожалению, Кондрахин увидел только часть руки в черном рукаве форменного мундира. Сидевший за столом что-то писал, то задерживаясь на несколько секунд, то торопливо покрывая бумагу ровным, каллиграфическим почерком. Позади него виднелось изголовье прибранной кровати.
Долго выдерживать такую нагрузку Кондрахину было не под силу, и он мягким прыжком вернулся на землю. Секунды на отдых и размышления. Вероятнее всего, немец в доме один. Хотя здесь не меньше трех жилых комнат. Не исключено, что там тоже кто-то есть, например, отсыпается. Правда, время слишком раннее для сна, а немцы народ пунктуальный — у них все по часам. Мог Рейнгарт ошибиться или не мог — размышлять об этом теперь поздно.
Юрий еще раз придирчиво оглядел окно. Хорошее окно, высокое и широкое, с редкими переплетами, лучше не бывает. Отойдя от стены, Кондрахин в три пружинящих шага разбежался, уже в воздухе перевернулся спиной вперед и влетел в комнату под звон разбитого стекла.
Он знал, он помнил о том, что нельзя удержать в поле сознания одновременно два объекта. Странно, но этому его учили и чекисты, и Лада. Картина разбиваемого стекла — один объект, появившийся рядом с тобой человек — другой. Даже тренированное сознание на мгновение раздваивается, выбирает главное.
