Альбер Дю Нуи встречал Бланш безупречным поклоном, сверкал зубами и пробором, сажал ее на плетеный стул и грозно кричал:
- Самую большую чашку кофе со сливками и самое вкусное пирожное доля мадемуазели!
Когда Пьер намекал, что ему неловко, Дю Нуи говорил:
- Оставь свою пролетарскую заносчивость. Считай, что ты экспроприируешь моего отца.
К выпуску стало ясно, что сближает эту троицу многое. Лидером незаметно стал Шалон. Он увлек их в организацию Ива Фаржа. А когда Пьер показал ему тетрадь Дятлова, Шалон сказал, что отныне ему понятно, зачем он живет, а также зачем живут они - Пьер Мерсье и Альбер Дю Нуи. Смысл этот явствовал из такого сообщения:
- Ну что ж, это... Ясное дело, а? И вообще...
Они работали. Бланш росла. И когда в апреле 1961 года мир с восхищением встречал Гагарина, Бланш стукнуло семнадцать лет, Шалон написал последнее уравнение, а Пьер и Альбер расшифровали последние расчеты вычислительного центра компании "Дю Нуи и сын". Стало очевидным: идея Дятлова не блеф. Время не более властно над человеком, чем пространство.
Как они ликовали! Альбер привез ящик шампанского, Пьер позвонил Бланш, чтобы она приезжала на виллу Дю Нуи, где они обычно работали, Шалон приволок старика Гастона, садовника. Они пировали всю ночь и решили отдохнуть недели две, а потом уже взяться за постройку самой машины. Тогда казалось, еще немного, ну, скажем, год, и... Кто знал, что от цели их отделяют семь мучительных лет.
Отдыхать они все вместе поехали в Сен-Мартен. Пьер любил горы, и потом он хотел показать Бланш могилу ее отца. Он провез их по знакомым местам, рассказал о Дятлове, д'Арильи, Декуре и обо всех-всех. В Балансе они зашли в дом, где когда-то жил кюре, и Бланш вспомнила этот дом и его хозяйку, Люс Бетанкур. За ними увязался парнишка с велосипедом. Он влюбился в Бланш сразу, бесповоротно. Водил ее в кино, на танцы. Потом аккуратно доставлял в кабачок, где Пьер с Шалоном и Дю Нуи сиживали по вечерам в блаженном безделье. Накануне их отъезда он подошел к Пьеру и звонким голосом попросил руки Бланш.
- Ну, а она, что она тебе сказала? - спросил Пьер.
- Она велела подойти к вам, мсье, и сказала, что сделает так, как вы сочтете нужным.
- Сочту нужным? - Пьер опешил.
У Бланш и раньше были приятели, но она расправлялась с ними без его помощи. "Может, она влюбилась в мальчишку? - подумал Пьер. - Он симпатичный, простой. Смотрит на нее с обожанием".
- Вот что, дружок, зови-ка сюда Бланш. Я сочту нужным всыпать ей как следует, чтобы она не морочила голову такому славному юноше.
Бланш появилась только поздно вечером.
- Что за фокусы? - спросил Пьер тоном скрипучего папаши. - Зачем ты мучаешь бедного парня?
- А что ты ему ответил?
- Обещал отстегать тебя крапивой.
- Что ж, приступай.
Тут только до Пьера начало доходить, что Бланш, возможно, и впрямь влюбилась. Что ей уже семнадцать. Что в последние месяцы он почти не разговаривал с ней серьезно, считая ребенком, а она... Она ведь скоро уйдет. Не с этим, так с другим.
- Ты стала совсем взрослой, дочка. Если он так тебе нравится, я не буду возражать, я...
И тут что-то произошло. Бланш билась в рыданиях и выкрикивала горькие упреки:
- Ты хочешь избавиться от меня. Ты обрадовался... Хорошо, я уйду. Ты никогда, никогда меня не любил. А я... Я всегда мечтала, что ты будешь приезжать от Дю Нуи и Шалона домой, и я буду... - Бланш плакала неудержимо, как ребенок. - И не смей называть меня дочкой! Ты мне не отец. Я никогда не считала тебя отцом! Ты - Пьер. Мой Пьер. Ты был моим Пьером. А теперь...
Они вернулись в Париж и скоро поженились. А через два года Бланш умерла от родов. Дочку Пьер назвал Люс, в память госпожи Бетанкур, спасшей ее мать.
Игре в Совет не было конца. Какие декорации! Версальский регулярный парк и тучные колонны египетских храмов, шатры Тамерлана из белого войлока и зал заседаний ООН, ночлежка из пьесы Горького и кают-компания ракеты Земля - Альтаир. За всем шутовством Пьер с трудом улавливал ход дела. Обдирая шелуху лицедейства с речей и реплик, вопросов и заявлений, аргументов и возражений, исходящих то от упакованных во фраки дипломатов, то из уст трясущих кружевами вельмож, а то и услышанных в бормотании шамана догонов, когда отблески ритуальных костров ложились на маслянистое зеркало Нигера, Пьер пытался удержать в памяти суть того, что произошло на последних заседаниях, то бишь в предшествующих актах, картинах, сценах и явлениях.
- В хрониках не отмечен факт создания машины времени в двадцатом веке, - назидательно поднимал палец худой мужчина со скучным взором, явившийся на Совет в калошах и пальто на вате. - "Теоретические работы группы Шалона при "Эколь Нормаль" быстро зашли в тупик и сейчас представляют интерес лишь для играющих в историю науки. Поэтому возвращать туда, в двадцатый век сей агрегат весьма опасно, чревато, я бы сказал... Как бы чего не вышло. И вообще, перемещения во времени с момента узаконенного введения таковых в обиход подвержены были и есть строжайшей регламентации соответствующим Уложением, какового Уложения параграфы 76 и 144 недвусмысленно полагают невозможным...
Пьер потерял мысль, но Гектор перевел ему, что оратор указал на нежелательность возвращения Пьера и машины в двадцатый век, поскольку это может перекроить всю историю, в то время как появление его, Пьера, в их времени теперь уже вполне безопасно, а стало быть, он может оставаться здесь как угодно долго.
- А закон статистического подавления мелких возмущений? - ехидно бросил на ходу ловкий усач в оперенном берете. - Отпустить его, без машины конечно, а девчонку - вылечить. Пусть ее, чего там, - и ускакал, нахлестывая вороную лошадь.
- Предлагаемое деяние означало бы непозволительное вмешательство в ход исторического процесса, - бубнил тот, в калошах, поглаживая зачехленный зонтик, - а потому считаю своим долгом предостеречь. Быть надлежит предельно осторожным, а вы, сударь, - он повел головой в сторону исчезнувшего всадника, - манкируете, да-да.
- Но раз история не сохранила факта создания машины в двадцатом веке, стало быть, следы ее были уничтожены, что я и предлагаю сделать, оставив машину здесь и возвратив нашего гостя в его мир после небольшой процедуры, избавляющей его память от лишнего груза, - вставил Харилай. - А девочку, что ж, я думаю, девочку надо вылечить, а?
- Фи, не нравится мне эта ваша "небольшая процедура", Харилай. - Это говорил Николай Иванович. - Пьер, я уверен, даст слово, что прекратит работу над машиной. Правда, если он сам захочет подвергнуться...
- Чтобы избегнуть, так сказать, соблазна, - подхватил Харилай.
- Вот именно. А сам факт исцеления одной девочки не страшен по той же причине подавления мелких возмущений, - закончил Николай Иванович.
