Но и Кубилай и Кукс прыгали рядом и кричали:
- Ну вот, я же говорил! Я говорил!
Ах, какие были проводы!
Ставил, конечно, Кукс, забияка и большой любитель покомандовать. Толстяк, сидевший на последнем Совете за печкой, скинул повязку - мешала и топал впереди парадирующих войск, воздев треуголку на шпагу и вопя что есть мочи: "Виват!" Бивак разбили у стен Лонгибура. Пьер сидел на слоне. Пальцы ласкали твердый цилиндрик в кармане куртки - маленький пенал со щепоткой оранжевого порошка, врученный ему нынче утром доктором из "Осеннего госпиталя". Пока пили-ели (Кубилай все норовил с Пьером чокнуться и поцеловаться, но не дотянулся - высоко), площадку огородили, увили лентами, обставили флажками, и грузинский князь в рог затрубил. Граф де Круа и Морис де Тардье пустили коней в галоп, сейчас сшибутся, затрещат копья, рассыплются, и - за мечи! Нет, передумали. Алисия им язык показала и по хоботу - к Пьеру, с венком из ромашек. И села рядом. Елена в пурпурной столе перебирала струны кифары. Проскальзывая длинными ногами, шел клетчатый Арлекин, смотрел провалами глаз, изгибал шею. Как ударом хлыста, сорвало Пьера с места. Он сполз по крутому боку, вскочил на стол:
- Там, у нас в Шатле, это делали так!
Он пустил волну по рукам - туда, обратно, снова туда. И вдруг застыл в мучительном изломе.
- Еще, еще! - ревела толпа, а мим - Пьер узнал Жоффруа - глядел на него с восторгом темными кругами на меловой маске.
Кукс и Кубилай, отталкивая друг друга, бросились к нему - пожать руку, помочь слезть. Кубилай оказался проворней:
- Голубчик, это... это... Нет слов. Вы - гений. Умоляю, на одну минуту. Вот это движение... - и увлек Пьера в сторону.
Поляна за стеной жимолости раздалась, чтобы вместить всех. На трибуне скрипел Алоизий Макушка:
- Дорогие сограждане! Мы собрались здесь в эту торжественную минуту, чтобы проводить, как говорится, в дальний путь нашего, так сказать, замечательного и, я не боюсь этого слова, старого друга, - и бил пробкой о графин.
Из машины, весь в мазуте, вылез Калимах и поставил на землю большую медную масленку.
- Ты у меня полетишь, - мычал он, хмуро прицеливаясь разводным ключом к торчащему болту, которого раньше, Пьер мог поклясться, в машине не было, как пить дать, полетишь.
- Свечи прокалил? - подошел Харилай. - Прокали свечи-то. Отсырела, небось, стояла сколько...
- И то, прокалить, - согласился Калимах. - Тащи паяльную лампу.
Что-то острое уперлось Пьеру в бок.
- Считаю своим долгом предостеречь, - зашептал старый знакомый в калошах, убирая зонтик, - шум, пение... Чего ж тут хорошего. Произнесение речей при большом скоплении публики. Это знаете, чревато. Полезайте-ка вы в машину и - скатертью... то есть счастливый, как говорится, путь. И вам хорошо, и нам спокойней. К обоюдному, так сказать. А то как бы они того... не передумали, а? - и, не выдержав, прыснул.
Пьер еще увидел прощальный взмах Гектора, немного растерянные лица Полины, Ассы. Он вытер щеки.
- Не скучай, Пьер! Счастливо!
- Счастливо и вам! Спасибо за все.
Люк захлопнулся.
- Мсье! - кричал Гастон. - Стойте! Нельзя!
Кто-то толкнул садовника в спину. В ротонду ворвались Шалон и Дю Нуи. Скрипнул, распахиваясь, люк. Показалась нога в рифленом ботинке. Потом рука и, наконец, смущенное лицо Пьера.
- Ты сошел с ума! - закричал Шалон.
- Пьер, милый, разве так можно, - сказал Альбер.
- Да что вы, друзья, - медленно и тихо сказал Пьер. - Я только хотел попробовать...
Но Шалон уже вытаскивал из машины рюкзак и, поднимая его, взглянул в глаза Пьеру:
- Попробовать? А это что?
- Простите меня, - еще тише сказал Пьер.
- Слава богу, хоть ты жив. Ты включал ее?
Пьер смотрел на них сквозь слезы, не слыша слов.
- Ничего, ребята, не огорчайтесь.
- Так она не работает?
Пьер покачал головой.
- Ты не находишь, что он какой-то странный? - повернулся Дю Нуи к Шалону.
- Он потрясен неудачей, Альбер. И нам это тоже предстоит пережить.
- Простите, я очень тороплюсь, - сказал Пьер. - Подбросьте меня до Форж-лез-О, я там оставил машину.
Он не сводил глаз с тщедушного тела, страшной иглы. Ему казалось, что миновала вечность с тех пор, как он уронил оранжевую крупинку в колбу капельницы, хотя на самом деле не прошло и половины суток. Пьер брал руку девочки пытаясь ощутить намек на ответное движение. Но нет, ничего не изменилось. Ничего. Утренний луч играл на красном коленкоре истории болезни.
- Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? - Доктор вытянул из папки листок.
- Ой, мы опять с папой купались. И ракушку нашли огроменную, во! - Руки Люс дрогнули.
Доктор снял очки и поднес листок к глазам.
- Господин профессор, вас к телефону, - объявила сестра.
- Что? А? Послушайте, мадам Планше, что вы мне подсунули? - Он свирепо ткнул пальцем в листок. - Чей это анализ?
Лицо сестры покрылось пятнами, близкими по цвету к кресту на ее наколке.
- Это анализ Люс Мерсье, господин профессор. Я сама, - она сделала паузу, - сама вложила его в историю болезни пациентки.
- А в лаборатории не могли напутать? - спросил доктор, смягчаясь.
- В лаборатории сегодня не было других анализов, господин профессор. Вас ждет у телефона мадам Жироду, господин профессор.
- Не было других анализов? - Доктор надел очки. Он увидел привстающего Пьера и повернулся к ребенку. Знают ли они, какое чудо произошло? Какая милосердная воля вернула девочку этому человеку, а ей подарила _настоящий_ мир, с _настоящей_ травой, с морем, в котором можно _по-настоящему_ плавать, в котором водятся живые рыбы и полным-полно огроменных раковин.
- Ах да, иду, иду. Дождитесь меня, Мерсье. Я сейчас вернусь, только поговорю с женой. Дождитесь меня непременно.
