— Но мы обязаны, — мягко возразил Гордон.
Он знал, что мягкость способна унять меркурианский темперамент его сына.
— Чем? — продолжал настаивать Далтон. — Торговые соглашения? У нас нет формального договора с Марсом!
— Возможно. Однако мы обязаны красной планете тремя четвертями наших прибылей. Они готовы оплачивать энергию по особым ставкам, потому что уверены, что Марипозы — надежный источник. Это, может быть, и не самый разумный вид отношений для Меркурия, но он является результатом длительных взаимозависимых операций, и это положение не может быть изменено в один день. Если мы хотим оставаться в безопасности, мы вынуждены будем прервать дружественные отношения с Марсом.
— Это значит, что мы должны участвовать в их войне? Я не вижу, чтобы Марс обращал свой меч в нашу защиту.
— Пока еще мы в этом не нуждались, — сухо заметил Гордон.
— Ты уже решил направить отряд на поддержку РАМ?
— Это — обоснованное политическое предприятие.
Большая рука Далтона сжалась в кулак.
— Тогда позволь мне повести его.
Гордон нахмурил брови и смерил сына оценивающим взглядом, в котором меньше всего было отцовских чувств.
— Почему?
— Контроль. Если мы должны сражаться на стороне Марса, рискуя людьми и кораблями, дай мне хотя бы убедиться, что боевой пыл не доведет нас до самоубийства.
— Хм-м… — Гордон обдумывал аргументы Далтона. На самом деле он уже был согласен с ними. Далтон был человеком безжалостно амбициозным. Он уже взлетел по лестнице чинов, словно ракета, добившись звания полковника сил Меркурия Первого всего за несколько лет. Иногда Гордон даже несколько побаивался собственного сына. Были случаи, когда он замечал в медово-карих глазах Далтона такую яростную жажду власти, что начинал опасаться за собственное положение и жизнь.
— Я не могу спорить с твоей логикой, — медленно, словно в задумчивости, произнес он. — Отряд твой. Смотри, чтобы он выполнил свое дело с честью. Мы отправляемся туда, чтобы помочь союзникам, но прежде всего мы должны защищать собственные интересы.
— Разумеется, — ответил Далтон и сменил тему беседы: — Да, кстати, раз уж мы с этим решили, что ты собираешься делать с моим кузеном?
Рот Гордона изогнулся в гримасе. Далтон коснулся больного вопроса. Его племянник Кемаль оказался препятствием на пути выполнения его планов. Он боялся, что его неспособность справиться с Кемалем вызовет раздражение Далтона и раздует еще больше пламя его честолюбия.
— Он будет принужден сотрудничать.
— Было бы гораздо проще, если бы мы могли его просто убить, — предложение Далтона было типичным для прямолинейного мышления воина.
— Он гораздо более ценен живой. Хотя то, что его приходится оставлять в живых, мне неприятно. Он подчинится, но боюсь, что это займет время.
— Пока он томится в подземельях, Танцоры становятся все невыносимее. Нужно сделать его примером для назидания. Он их представитель? Ну так пусть отвечает за последствия мятежа.
Далтон быстро впадал в ярость. Гордон знал, что его сын не в состоянии спокойно думать об упорном отказе Кемаля сотрудничать. Кемаль Гавилан был сыном младшего брата Гордона и унаследовал полупочетный пост представителя так называемых Танцоров — отчаянных шахтеров-разработчиков поверхности Меркурия — от своего отца-гуманитария. «И заодно он унаследовал от отца его сердце», — думал Гордон. Это привело к тому, что Кемаль отказался сотрудничать с дядей в осуществлении впечатляющих, но насквозь эгоистичных планов последнего по преумножению семейного состояния. Гордон распорядился поместить племянника в тюрьму и сейчас работал над искоренением засевших в сознании этого упрямца ложных идей.
— О Кемале позабочусь я. А у тебя есть война — позаботься об этом.
Выговор заставил Далтона замолчать, но не заставил его оставить свои мысли. Гордон так ясно читал их на лице своего сына, как будто они были там напечатаны. Он на какое-то мгновение пожалел о том, что поставил Далтона во главе меркурианского флота.
— Готовься и прими благословение, сын мой. Отлет через шесть часов.
— Слуга моего отца, — ответил Далтон положенной по уставу формулой.
Однако в словах этих Гордон не почувствовал искренности.
В нижних уровнях Меркурия Первого существовал крошечный вариант ада, район настолько аналогичный своему большому образцу, что он, казалось, был построен с использованием дистиллированных экстрактов самых ужасных его составных частей. Выразительно названный «пещерами» — с отдаленным намеком на поселки под раскаленной внешней корой Меркурия, он представлял собой личную тюрьму Гавилана, для большего сходства оснащенную своим собственным Вельзевулом. Старый Гарри был генотехом неопределенного возраста и весьма живого воображения — что касалось выполнения им своих обязанностей.
В одно и то же время он был стражем и изощренным следователем, использовавшим сочетание психологических приемов и сложных наркотиков, чтобы сломать и подчинить свои жертвы. Половина его мозга была замещена компьютерной схемой. Он постоянно находился в контакте с пульсом Меркурия Первого, с его компьютерными операциями, преисполненный стремления использовать все возможности на благо Меркурия Первого. Если Меркурий Первый чувствовал опасность, чувствовал опасность и Старый Гарри. Кроме того, его цепи были запрограммированы так, чтобы слово Гордона Гавилана было законом. Поэтому приказ патриарха подавить волю Кемаля выполнялся буквально.
Кемаль Гавилан находился в камере размером три на три метра и пытался сохранить в душе пламя гнева. Это было нелегкой задачей, если учесть, что он под действием наркотиков осознавал окружающее примерно наполовину. Он уже не помнил ясно, почему он сопротивляется. Он только знал, что он должен это делать. Если он сможет все это пройти — а Гарри, похоже, завершал серию опытов, — он получит передышку. По приказу Гавилана Гарри накачивал Кемаля через правильные промежутки времени смесью собственного изобретения. Похоже, что в сочетании с интенсивным внушением эта смесь могла разрушить любую волю.
Гарри быстро понял, что Кемаль слабо подвержен физической стимуляции. Подобные методы делали его только более раздражительным и сварливым. Он был упрям настолько, что временами боль побеждала его — только тогда он был уже не в состоянии здраво мыслить. А Гавилан настаивал, чтобы его племянник остался способен мыслить рационально. Он просил только подчинить Кемаля его воле. Беда была в том, что Кемаль не хотел подчиняться.
Кемаль лежал, вытянувшись на натянутом полотне, заменявшем здесь постель, и разглядывал узор, образованный ребрами потолочных панелей. Они образовывали сетку, напоминающую кельтский узел, линии ее двоились и переплетались — похоже, узор был создан специально, чтобы вселить в разглядывающего его человека чувство беспомощности. Несмотря на туман в голове, Кемаль чуть заметно улыбнулся. Даже здесь Гавилан не мог обойтись без изысканности.
