Мы рассмеялись. Даже Алик улыбнулся.
Евгения Степановна в старомодном пенсне со шнурочком, седыми буклями, папиросу за папиросой курящая "Беломор", была настоящим книжным гурманом. Казалось, не было на свете книги, которую она бы не прочла. Это она была одним из корректоров биографии Сталина. Той самой, которую читал нам вслух в гробовой тишине второгодник Ленька Лямин в марте пятьдесят третьего. Евгения Степановна рассказывала, что текст вычитывали ночами, в полной тишине, читали не только текст, но и начала и окончания строк, по диагонали, особенно следили за переносами, чтобы не случилось, не дай бог, такого переноса, как бри-гады, например, тогда с новой строки читалось бы "гады". Она же с усмешечкой рассказала о другом каверзном случае в ее биографии. Как-то, еще будучи рядовым корректором, она заметила, что ее начальник сидит, уставившись в свежие оттиски, и, расстегнув пиджак, пытается его запахнуть то слева направо, то справа налево. На столе перед ним лежала стопка пробных оттисков портрета Сталина. Шла книга о развитии советской черной металлургии. Естественно. она открывалась портретом вождя. По законам книжной архитектоники портрет должен был смотреть в корешок книги, на оригинале же он смотрел в противоположную сторону. Незадачливая техническая редакторша дала указание типографии отпечатать зеркальное изображение. С ее точки зрения Сталин в своем военном кителе был абсолютно симметричен. При этом она не подумала, что звезда Героя Советского Союза, единственное украшение мундира, переедет на другую сторону и что вождь на портрете будет застегнут не по-мужски, а по-женски. Спасибо начальничку, заметил вовремя, а то дело могло бы кончиться в те годы весьма плачевно.
Снизу по лестнице степенно поднялся к нам Семен Васильевич Гладилин, наш партийный секретарь.
- Подбросьте огоньку, мужики, - добродушно улыбаясь, попросил он.
Паша Шулепов протянул ему свою горящую сигарету. Семен Васильевич осторожно взял ее и, стараясь не помять, сделал несколько мелких и частых затяжек. Лицо его подсветилось, как от костра. И казалось, что такой же горячий уголек вспыхнул на мгновение в черных глазах Алика Синецкого. Он заговорил, вроде бы ни к кому не обращаясь, куда-то в пространство, но речь его явно адресовалась Гладилину:
- Нет, я все-таки не понимаю, сколько можно гонять нас, высокообразованных людей, в колхозы, на овощные базы, заставлять выполнять неквалифицированную работу грузчика, сортировщика, черт знает кого из-за полного отсутствия малой механизации. Ту работу, за которую уже кому-то заплатили. Это же невыгодно государству, стране. Миллионы рублей ежегодно тратятся на ветер. Зачем? Ума не приложу. Прямо вредительство какое-то.
Гладилин словно не слышал тирады Алика. Было у него такое свойство оставаться на людях глубоко погруженным в неведомые остальным заботы какого-то иного, гигантского, похоже, масштаба. Но при словах "государство", "страна", "миллионы" Гладилин поднял спокойные глаза на Алика и веско возразил ему:
- Все это - временные трудности. Первая в мире страна победившего социализма. В отличие от волчьего принципа империализма мы помогаем друг другу. Интеллигенция, служащие работают на колхозных полях, чтобы обеспечить прилавки овощами, картошкой, фруктами. Плохо ли закусить сто грамм соленым огурчиком? - перевел разговор в плоскость шутки Семен Васильевич.
- То, что надо, - радостно поддержал его Паша Шулепов.
- А вот в сегодняшних "Известиях" напечатана статья против того, чтобы отрывать людей от дела. Так и сказано, хватит пускать миллионы на ветер.
Алик торжествующе уставился на Гладилина.
Тот не смутился:
- И правильно! Давно пора было поставить этот вопрос ребром. Я же говорил тебе, что трудности эти временные. Теперь пусть колхозники в полную силу потрудятся, а мы - на своих участках.
Гладилин сильно затянулся, лицо его опять подсветилось, и выпустил через ноздри две струи серого густого дыма.
Мы молчали.
- В сегодняшних "Известиях" говоришь? - спросил он у Алика. - Надо почитать.
И также степенно пошел вниз.
Вот она - сила печатного слова, подумал я.
Мы продолжали молчать. Когда в наших прениях наступала долгая пауза, то это означало, что все актуальные темы исчерпаны. В такие моменты затевался спор, поначалу добродушный, просто так, ни о чем, но постепенно доходящий до высокого накала, до хрипоты. Такой спор мог длиться, то угасая, то вспыхивая, по несколько дней, пока не иссякал ввиду своей полной безысходности. Вот и сейчас сцепились Алик Синецкий и Лева Фалин.
- А все-таки второй стакан чая горячее, - как всегда начал первым Алик.
Два дня назад во время такого же перекура Лева задал тихим голосом глубокомысленный вопрос:
- Вот интересно, если налить подряд два стакана кипятком из чайника, который стакан будет горячее?
- Конечно, второй, - быстро ответил Алик.
- Почему?
- Потому что первый уже остывает, пока ты наливаешь второй.
- Но ведь и чайник остывает тоже.
- Конечно. Но зато в чайнике больше кипятка, значит, больше его теплоемкость, значит, больше сохраняется тепла, поэтому второй стакан горячее.
- Так ведь поначалу в чайнике было на стакан больше и кипяток был горячее, выходит, что первому стакану досталось больше тепла. Конечно, он горячее.
- Подумай, глупый. Пока ты наливал, стакан был холодный, он забрал тепло и стал менее горячим, чем чайник, то есть он холоднее.
- Я не глупый, я просто хочу понять. С другой стороны, второй стакан был такой же холодный, как и первый...
Все доводы были давно уже исчерпаны, оставалась убежденность в своей правоте. Алик твердо стоял на своем, Лева - на своем.
Мне надоело слушать эту схоластику, и я решил подбросить им задачку посложнее. Так, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь:
- Тихо, ребята, а вот если Москва опустеет, то за сколько лет она зарастет?
- Так, чтобы совсем не было видно, что здесь был город? - спросил Алик.
- Да. С высотными зданиями.
- Очень долго, - высказал свое мнение Паша.
- Сотни лет, - неуверенно протянул Лева.
- Это можно легко подсчитать, - загорелся Алик.
- Вот и займись, - я двинулся вниз по лестнице.
По пути я вспомнил, что меня еще вчера просил зайти председатель профкома Виктор Горобец, и поднялся к нему на четвертый этаж.
- Заходи, дорогой, - засветился радушной улыбкой Горобец, увидев меня. - А впрочем, давай-ка выйдем, пошепчемся.
В коридоре Горобец отыскал уголок потемнее.
- Как здоровье? - преувеличенно внимательно вглядываясь мне в глаза, спросил он. - Не кашляешь?
- Пока не жалуюсь.
Не люблю я этой привычки у людей - в разговоре класть руку на плечо, держать за лацкан, трогать, касаться, теребить, подталкивать локтем.
