Где-то в коридоре хлопнула форточка, зазвенело разбитое стекло. Марлевая занавеска на окне шевельнулась.
— Кто тут?! — спросила Мария.
Ей вдруг стало страшно. Страшно и жутко, как в детстве, когда маме случалось где-то задерживаться, и она оставалась одна в пустой квартире, и сумерки подкрадывались со всех сторон, и она, вместо того чтобы включить свет, пряталась под одеяло и старалась дышать тихо-тихо…
В палате никого не было. Горел ночник, за матовым стеклом двери угадывался пост дежурной сестры. Рядом. Рукой подать…
«Может, кто за окном притаился?» — подумала Мария и тут же отбросила эту мысль. Днем в окно заглядывали верхушки деревьев. Третий этаж, не ниже.
И все же в абсолютно пустой комнате кто-то был. Причем чужой. Настолько чужой, что Мария, сдерживаясь, чтобы не закричать от ужаса, подтянула простыню к самому подбородку и вновь шепнула:
— Кто тут? Я тебя слышу. Не прячься.
«Да!.. Это случилось!.. Это возможно, я докажу всему миру… Невозможное — возможно!
…Да!.. Да!.. Да!..»
Случай на косе потряс его.
Хотя почему случай?
Он столько дней наблюдал за ними. Точнее, только за женщиной — золотоволосым созданием природы, которое показалось таким родным, близким по духу, что его до сих пор мучит глубокая жалость: почему она человек, а не вихрь, не красавец торнадо, с которым они вместе летали бы по свету, и это счастье длилось бы вечность?!
У нее прекрасное лицо, совершенная фигура. Он знает это, потому что понимает красоту. Это, конечно, волнует и притягивает, но это внешнее, для людей.
Он же увидел в ней нечто другое.
Она порывистая и нежная. Насмешливая, подчас язвительная, и одновременно тонкая, ранимая, одетая в колючие слова только для того, чтобы защититься от нападок жестокого мира. По сути своей она очень одинокая…
Может, все это вовсе и не так, но он ее такой увидел.
Ее спутник? Он даже не разглядел его — не обращал внимания. Он тоже нечто внешнее, как одежда, очки от солнца, автомобиль…
Несколько дней он любовался ею, посылал братца-ветра, часть свою, прикоснуться к ее лицу, поиграть легкими волосами. Затем она поссорилась со своим спутником, тот уехал, и он не удержался. Налетел, заключил в объятия, унес с косы…
Как сладко ему было!
Его воображение рисовало земную женщину простыми и естественными для него понятиями, сравнивало ее с природой, ибо ничего более красивого и совершенного он не знал.
Отдельные понятия, иногда ключевые, иногда, может, и случайные, приходили, повинуясь всеобщему вихревому вращению, в движение и повторялись в его сознании как эхо. Когда-то это мешало думать, позже привык и даже полюбил эти зеркальные отражения мысли, переблески, которые уравновешивали скорость его жизни и скорость его мышления.
Нынче все в нем вращалось вокруг Марии, закручивалось в тугую звенящую пружину. Еще миг — и лопнет, взорвется с громовым раскатом: «Мария!»
«…Мария… Мария… Мария… Мария…
Легкие перья облаков — волосы. Нет в мире большего наслаждения, чем перебирать и гладить их.
Руки твои — два теплых течения.
…теплых… теплых… теплых…»
Сквозь огромную брешь в облаках, которую он пробил, взлетая, виднелась пестрая карта земли.
Смерч впервые поднялся так высоко.
Отец предостерегал его: «Бойся людей, сынок, никогда не прикасайся к ним. Мы настолько разные, что даже легкое твое прикосновение к человеку погубит его…»
Так говорил отец. На самом деле все произошло совсем иначе. Он прикоснулся к Марии… и погубил себя. Нет, вовсе не так, как когда-то погубил себя отец. Разве любовь может убить?! Отец сам во всем виноват: увлекся, забыл, что он ветер, а она из плоти… Разве одна неудача, нелепый, трагический случай могут перечеркнуть саму возможность общения двух разумных, но разных существ?! Он докажет, что это не так. Так не может быть, не должно! Он докажет это себе, отцу, хотя того уже сотни лет нет на свете, всему миру.
И все же сомнение жило в нем, задавало свои вопросы, которые приводили в смятение:
«Зачем тебе, Женщина, ветер?»
…зачем?.. зачем?.. зачем?..
«В ней сосредоточилась вся красота мира», — говорил некогда отец.
Он тоже любил земную женщину — смуглую рыбачку с острова Сардиния. Он был могучим молодым торнадо родом из штата Айова. Как и когда занесло его в Средиземное море и как они познакомились, Смерч не знал. Помнил лишь рассказ отца о том, как он появился на свет.
Отец носил свою возлюбленную по всему миру — показывал ей дальние страны, разные чудеса и диковины. Он держал ее в своей воронке, как в колыбели, пел рыбачке песни, подслушанные в разных уголках Земли, рассказывал занятные истории. Его переполняли счастье и молодая немеренная сила. Их было так много, что отец отпочковал от себя часть облака и дал ему крупицу своего сознания. Так появился он, второй мыслящий Смерч… Вскоре после этого отец и рыбачка возвращались из очередного путешествия. Отец увлекся разговором и… уронил свою возлюбленную. Она упала в окрестностях Алжира и разбилась. Насмерть. Вот почему отец потом не уставал повторять, что нельзя соединить ветер и плоть, не может огонь любить воду…
«…огонь… огонь… огонь…
…ветер… ветер… ветер… ветер…
…может… может… может…»
Зачем тебе вся красота мира, Смерч? — спросил он сам себя. Собирай ее по свету, наслаждайся… Дело не в красоте… Дело даже не в продолжении рода разумных Смерчей, ибо роль женщины в этом возвышенном акте чисто символическая — при желании можно в любой момент отпочковать от облака самостоятельную частицу и поделиться с ней душой. Тебе хочется Невозможного! — вот ответ на все вопросы.
…возможного… возможного… возможного…
Природа дала тебе сознание. Оно совершенствуется и требует большего и большего. Общения, чувств, понимания, любви… Ты не хочешь быть абстрактным мыслящим воздухом. Тебе подавай Невозможное, и ты поплатишься за это, как все, кто слишком многого хотел. История людей полна такими примерами. Оставайся смерчем, Смерч, и не пытайся изменить законы природы.
…она… она… она…
…тоже… тоже… тоже…
…природа… природа… природа…
Рядом с телом-облаком Смерча в глубинах неба стыли перламутровые облака. Они казались какими-то декоративными, неживыми, может, потому, что никуда не двигались. Еще выше сверкали серебристые перья недоступных, неизвестных Смерчу сородичей, за которыми ничего больше не было — оттуда, из фиолетовой тьмы, уже дышал стужей космос.
Смерч вдруг почувствовал, что тело в этом разреженном воздухе начинает таять. Его во все стороны растаскивала коварная пустота стратосферы.
