— Теперь это королевство в ваших руках. — Пауза, которую выдержал канцлер, была неестественной. — Я слышал краем уха, что королевская семья пыталась этого избежать?
Он тонко улыбнулся, намекая на то, что, разумеется, это очень изящная шутка. Которая несомненно, должна иметь особый вкус для посвященных.
— Я — пытался этого избежать, — подчеркнул я. — И избегаю до сих пор, предпочитая оставаться регентом.
— Вы отчего-то чувствуете себя неловко? Право же, не стоит…
— Скажем откровенно, господин канцлер, вы меня бесите. И делаете это намеренно. Чего вы хотите этим добиться? Чтобы я передумал и признал себя королем?
Канцлер моргнул.
— Ваше высочество…
— Ненавижу ходить вокруг да около. Так что прекратите эти игры. Вам не будет легче оттого, что я регент, а не король. Вам вообще не будет легче. Это вас устраивает? Если кто-то желал того положения вещей, которое сложилось, «пусть боится своих желаний». И я очень надеюсь, что вы не один из этих желавших.
Лорд-канцлер невольно попятился, побледнев как сыр, или как его официальный денебский мундир, чертова напыщенного белого цвета. Даже его манерно стоявшие дыбом волосы удивительно гармонировали с этим оттенком. Этот человек вызывал то ощущение изящества, которое отчего-то, безотчетно, порождает нездоровое желание сунуть его обладателя под каток.
— Ваше высочество, ну зачем же так, я совсем не имел в виду…
— Я лучше умолчу о том, что вы имели в виду. Догадайтесь — почему я сейчас ничуть не склонен к шуткам и вашим омерзительным виляниям? Догадываетесь?!
— Дда, ваше высочество…
— Превосходно. Итак, займемся делами. Официальной передачей государственной печати и прочей необходимой документации.
— Но вы…
— Я тут совсем недавно? Не разбираюсь в делах и не подготовлен ко всему происходящему? Вам придется положиться на вашу королеву, которая все решила за вас, и за меня тоже. Именно это и означает монархия. Если это самый удобный для вас государственный строй, пусть так и будет, пока он не дискредитирует себя как полностью провальный и нежизнеспособный в этом чудесном новом мире.
— Ваше высочество, прошу вас…
— Вы ни о чем не можете меня просить, начав нашу встречу так, как мы ее начали. И менее всего вы можете ждать от меня деликатности. И знаете что?
Искусственно-преданный взгляд в глаза.
— Я знаю, что именно об этом вы мечтали. Может быть, ждали этого всю жизнь. — «Сильного» монарха, который возьмет его за шиворот и отрезвляюще треснет об стену. Правильно. Вот и затаенный восторг на дне его зрачков. Как же они тут все бесятся от скуки…
— И пригласите сюда уже кабинет министров, сколько они могут ждать в коридоре?
Если требовалось разбудить это сонное царство, это сделал не я. Это сделал за меня взрыв. Меня он, всего лишь, разбудил тоже.
Члены правительства, важнейшие официальные лица, дипломаты, все они непременно должны были побывать здесь с тех пор, как мы вернулись с места происшествия, и поодиночке, и группами, и всей толпой, изображавшей солидарность и сплоченность всех граней и структур королевства. Они были одновременно и дежурны, и взбудоражены. Встряска есть встряска. На все эти встречи у меня ушло несколько суток, практически без перерыва. За это время мы еще дважды снова отправлялись к месту трагедии, то с одной делегацией, то с другой, выясняли, что именно там удалось уже обнаружить — это было немногое.
Калейдоскоп вращался вокруг. И я внезапно ощутил, что у меня нет ни малейшего желания его останавливать. Его кружение отвлекало. Пока я следовал за ним, я почти не чувствовал боли. И совсем не понимал, почему Доннер по истечении этих нескольких суток вдруг начал настойчиво преследовать меня с заверениями, что мне надо отдохнуть, или съесть хоть что-то. Есть мне не хотелось совершенно. Я даже перестал понимать, зачем люди это делают. Это же так обременительно. Мне казалось, что мой мозг оставался ясным, и мне вовсе ничего не требовалось. Какая глупость — зачем есть и спать каждый день?..
Мне даже казалось, что я отчего-то был совершенно спокоен, но когда ему удалось затащить меня в кабинет, выгнав из него совершенно всех, я посмотрел на свои руки, и понял, что не могу остановить дрожь. Мне все еще казалось, что я ничего не чувствую. Но почему организм вел себя так странно, как будто ему было известно что-то, что не было известно мне, что-то, что сознанию удавалось успешно отодвигать на другой план. Почему тело мне не подчинялось?.. Мне же отлично удавалось держать себя в руках…
— Знаете что, — проговорил Доннер, доставая из кармана флакончик. — У меня тут старое доброе снотворное…
— Ну уж нет, я не смогу заснуть!.. Только не теперь!
— Подумайте, — сказал он мягко. — Это совсем другой мир — там с ними ничего не случилось.
— Это страшно… — проговорил я в ответ, чувствуя, как распространяется дрожь и слабость. — Вы думаете, я не захочу там остаться?
— Вы вернетесь, — заявил он уверенно. — А тот мир — он от вас тоже никуда не убежит. Мир, в котором ничего этого не случилось.
Я открыл белый пластиковый флакончик. Он был полон круглых белых шариков.
«А ведь он вполне может меня отравить» — мелькнуло у меня в голове. — «Зачем?» — спросил другой внутренний голос. — «Просто потому, что может», — ответил первый. Все прочие факторы во вселенной учесть немыслимо.
— И вам совсем не нужно возвращаться к себе. К этому кабинету прилегает всегда готовая комната отдыха.
— А, отлично…
Звук льющейся воды. Взявшийся из ниоткуда. Единственный во вселенной. Доннер придвинул ко мне стакан на массивной крученой стеклянной ножке. Везде эти проклятые гады — замаскированные драконы…
— Но снотворное выпейте потом. Сперва съешьте это.
— А это еще что? — под открытой металлической крышкой обнаружилась какая-то нежно-фиолетовая субстанция.
— Мясной пудинг.
— Какая га…
— Введем внутривенно? Если нет, то есть бульончик. И мое любимое, хотя совершенно вульгарное — яичница с сосисками.
— Очень заботливо с вашей стороны.
— А я не о вас беспокоюсь, а о государстве.
Ему удалось меня рассмешить. Я расхохотался.
— Давайте уж самое вульгарное. Иначе совсем тошно.
— И это совершенно естественно! — поощрил он. — Разбужу вас ровно через восемь часов.
— С будильником надежней. И я не могу не смотреть на часы.
— Со снотворным только на часы и смотреть, — хмыкнул он.
— Не люблю внезапностей.
— А я предупредил. К тому же, часы со стены я сдирать не намерен.
