Саммерли вытирал кровь, струившуюся из раны на лбу, а я перебинтовывал шею после жестокого удара в затылок. Зубы чудища лишь слегка скользнули по плечу лорда Джона, зато рукав его куртки был полностью оторван.
– Следует отметить, что наш молодой друг получил увесистый удар по затылку, а от зубов птеродактиля пострадал рукав куртки лорда Джона, – продолжал Челленджер. – В моем случае они били меня крыльями по голове, так что теперь у нас имеется довольно полная картина методов нападения этих животных.
– Наша жизнь висела на волоске, – мрачно сказал лорд Джон, – и я не могу себе представить более отвратительной смерти. Мне жаль, что пришлось стрелять из ружья, но – видит Бог! – особого выбора у меня не было.
– Если бы вы этого не сделали, мы бы сейчас не стояли здесь, – убежденно произнес я.
– Может быть, этот выстрел и не навредит нам, – сказал лорд Джон. – В этих лесах порой должен раздаваться громкий треск от падающих или ломающихся деревьев, который может напоминать звук выстрела. Надеюсь, вы разделяете мое мнение, что на сегодня уже достаточно переживаний; нам следует поспешить к нашей аптечке в лагере и взять там что-то дезинфицирующее. Кто знает, какой яд может быть на жутких челюстях этих тварей.
Со времен возникновения человечества вряд ли с кем-то происходило столько всего. Нас ожидал еще один сюрприз. Когда, следуя по течению ручья, мы в конце концов вышли на свою поляну и увидели колючую баррикаду нашего лагеря, то решили, что приключения наши на сегодня завершены. Но прежде чем отдыхать, нам предстояло еще кое над чем подумать. Вход в Форт Челленджер был невредим, стены – нетронуты, и, тем не менее, какое-то странное и сильное существо навещало его в наше отсутствие. На земле не осталось никаких следов, по которым можно было бы определить, кто это был. Единственным способом, с помощью которого это существо могло попасть сюда, а потом уйти, была свисающая ветка огромного дерева гинкго; зато наши припасы носили на себе многочисленные следы воздействия чьей-то злобной силы. Все было в беспорядке разбросано, одна банка с мясными консервами разбита, а содержимое ее исчезло. Ящик с патронами был разнесен в щепки, а рядом с ним валялась раздавленная латунная гильза. Вновь нас охватил ужас, и мы принялись вглядываться испуганными глазами в тени под деревьями, откуда за нами мог следить невидимый враг. До чего же приятно было услышать в этот момент приветственные крики Замбо; подойдя к краю плато, мы увидели, что он сидит на верхушке утеса и широко улыбается.
– Все хорошо, масса Челленджер, все хорошо! – крикнул он. – Я оставаться здесь. Не бояться. Вы всегда меня находить тут, когда захотеть.
Его честное черное лицо и лежавший перед нами бесконечный простор с видом на приток Амазонки помогли нам вспомнить, что мы все еще живем на Земле в двадцатом веке, а не перенеслись благодаря таинственному волшебству на какую-то другую планету, находящуюся на более ранней стадии развития, чем наша. Было трудно себе представить, что за фиолетовой линией далекого горизонта находится великая река, по которой плавают пароходы, что люди там говорят о своих маленьких житейских делах, в то время как мы затерялись среди доисторических животных и можем только смотреть в ту сторону и тосковать по прежней жизни.
Об этом удивительном дне у меня сохранилось еще одно воспоминание, и именно им я и завершу это письмо. Два наших профессора, чей характер от полученных травм только ухудшился, вступили в гневную перепалку по поводу того, к какому роду относятся напавшие на нас рептилии – птеродактилей или диморфодонов. Старясь держаться подальше от их ссоры, я отошел в сторону и, закурив трубку, присел на ствол упавшего дерева. Ко мне подошел лорд Джон.
– Кстати, Мэлоун, – сказал он, – вы запомнили место, где сидели эти твари?
– Прекрасно запомнил.
– Это было похоже на место выхода вулканических газов, не так ли?
– Совершенно верно, – ответил я.
– А вы обратили внимание на почву?
– Камни.
– А вокруг воды – ну, там где рос камыш?
– Да, там была голубоватая земля. Вроде глины.
– Точно. Кратер вулкана, полный голубой глины.
– Ну и что из этого следует? – спросил я.
– Да так, ничего, – неопределенно буркнул лорд Джон и вновь направился туда, откуда слышался дуэт продолжавших свой горячий спор ученых мужей: высокий и скрипучий голос Саммерли, сменявшийся звучным басом Челленджера.
Я бы больше не вспомнил об этих странных вопросах лорда Джона, если бы той же ночью случайно не услышал, как он бормочет себе под нос:
– Голубая глина – глина в кратере вулкана! – Это было последнее, что я разобрал, прежде чем без сил провалиться в сон.
XI. Наконец-то я тоже стал героем
Лорд Джон Рокстон был прав, когда предположил, что укус атаковавших нас ужасных существ мог содержать какой-то особый токсин. На следующее утро после первого приключения на плато наши с Саммерли раны очень болели, и у нас поднялась температура; к тому же колено Челленджера так опухло, что он едва мог ходить. Поэтому мы весь день оставались в лагере. Лорд Джон занимался тем, что увеличивал высоту и толщину колючих стен, которые были нашей единственной защитой, а мы, как могли, помогали ему. Я хорошо помню, что весь день меня не оставляло чувство, что за нами пристально наблюдают, хоть я и не имел понятия, кто и откуда мог это делать.
Но ощущение было настолько сильным, что я сказал об этом профессору Челленджеру. Он объяснил все возбуждением моей нервной системы, связанным с высокой температурой. Однако я продолжал снова и снова оглядываться по сторонам, веря, что я должен там что-то заметить. Но взгляд мой неизменно наталкивался на переплетающиеся ветви нашей ограды и полумрак листвы нависавших над нами больших деревьев. И все же во мне продолжало расти чувство, что прямо у нас под боком кто-то враждебный постоянно следит за нами. Я вспомнил о суеверном страхе индейцев перед Курупури – грозном и вездесущем духе леса – и понял, каким образом его зловещее присутствие пугало тех, кто отваживался вторгнуться в самые отдаленные и неприкосновенные уголки его владений.
В ту ночь (нашу третью ночь на Земле Мейпла Уайта) произошел случай, который очень напугал нас и заставил в полной мере оценить работу лорда Джона, отдавшего столько сил, чтобы сделать наше убежище неприступным. Мы все спали вокруг затухающего костра, когда нас разбудили – я бы даже сказал, заставили подскочить – самые жуткие крики и вопли, какие мне только приходилось слышать. Я не знаю другого такого звука, с которым можно было бы сравнить весь этот гвалт, исходивший, похоже, из какого-то места в нескольких сотнях ярдов от нашего лагеря. Звук резал ухо, словно гудок паровоза; но в отличие от чистого, механического, резкого гудка, то что мы услышали, было намного глубже по звучанию и вибрировало крайним напряжением ужаса и агонии. Чтобы не слышать этих леденящих душу воплей, мы зажимали уши руками. Тело мое покрылось холодным потом, а сердце болезненно заныло перед лицом отчаянного страдания. Казалось, что в этом страшном крике сконцентрировались вся скорбь жизненных мук, все бесчисленные печали. А затем на фоне этого пронзительного звенящего вопля раздался прерывистый, низкий глухой смех, рычание, гортанный булькающий звук радости, словно гротескный аккомпанемент визга, с которым он смешивался. Три или четыре минуты, которые продолжался этот страшный дуэт, в листве беспокойно перелетали с ветки на ветку испуганные птицы. Затем все умолкло так же неожиданно, как и началось.
