– Завяжу-ка я узелок себе на память: не поворачиваться к вам спиной, мастер Ройе.
– Как вам будет угодно. Созерцать вас с фронта мне так же приятно, как и с тыла.
Дик больше всего на свете хотел, чтобы этот разговор прекратился, но деваться некуда: их с Ройе должен был забрать катер, который вот-вот отстыкуется от падающего корабля…
Над горизонтом разлилась зарница, взметнулся в небо столб пара и водяных брызг – а потом, долгие секунды спустя, воздух принес глухой удар.
– Это видело, наверное, все население Дайкобара и Хикари, – Габо покачал головой. – И вы думаете что-то скрыть?
– Чем больше шума, тем легче все скрыть. Население видело, как корабль сел, потом – как он взлетел, не справился с управлением и упал в море.
– А когда служба безопасности узнает об этом, она решит, что транспорт с грузом просто испарился, – Хельга снова усмехнулась.
– Нет. Она решит, что это я. Но сорок человек покажут, что я, не просыхая, пьянствовал в своем маноре. Это не снимет с меня подозрений – но арестовать меня до Сэцубуна они побоятся. А в Сэцубун они попытаются меня убить. До этого момента им самим будет выгодней представлять дело так, словно во всем виноваты рейдеры, например, они захотели поживиться оружием бесплатно…
…Дик прислушался – из туалета не доносилось ни звука.
Он осторожно открыл дверь и увидел, что Шана спит, положив голову на обод унитаза и обхватив посудину руками.
Дик подхватил ее подмышки и поволок в душ.
После двадцати секунд оживленной возни под холодной водой (все это очень напомнило Дику неприятную историю на аварийном трапе "Паломника"), шана очень четким и трезвым голосом сказала:
– Все. Я уже все. Хочу вытереться и спать. Пусти.
Дик отпустил. Сделал шаг назад и включил сушилку. Отвернулся. Холодная вода – это было хорошо. Это было вовремя.
Потому что до него наконец дошло: Шана похожа на Бет. Так же сложена.
– Спасибо тебе, – Шана набросила на его плечи халат, прямо поверх мокрой туники. Ты переоденься, я выйду, если хочешь.
Потом он уложил ее в общей спальне и вышел покурить в маленький дворик, к "вавилонской блуднице".
Кажется, что Огата только сейчас испугался по-настоящему. Испугался не провала – а наоборот: того, что у них все может получиться.
Дик хорошо был знаком с этим чувством: иногда кажется, что лучше просто страдать и утешать себя тем, что ты, по крайней мере, ни в чем не виноват. Потому что знаешь: стоит только взять на себя ответственность – и страдать будешь больше, в том числе и от собственной вины тоже…
…Из несущегося к навеге вихря вырвалась окутанная синеватыми бликами капля: катер. Он шел низко, над самой поверхностью океана, поднимая за собой шлейф водной пыли.
– Они и в самом деле щепетильны, – сказал Габо, когда Ройе сбежал вниз по трапу. – Считают, что их грязную работу не должен делать никто, кроме них. Мы – крестоносцы. Мы на всю галактику заявили, что сражаемся против рабства – вот нам и дали расстрелять рейдеров. А убить пилота… это их внутреннее дело. Есть вещи, которые должны быть сделаны, несмотря на то, что их делать никак нельзя.
– Вот и Нейгал, наверное, так рассуждал, – огрызнулась Хельга. – Извини, Дик.
– Ничего, – юноша прекрасно понимал, что имеет в виду Габо и прекрасно понимал, что имеет в виду Хельга – почему же ей так трудно объяснить такие простые вещи. – Только Нейгал так и не смог сделать то, что сделал господин Ройе. Не смог стрелять в своих ради чужих.
– Нейгал, – проговорил молчавший до сих пор Огата, – да простит меня его дух, был дурак. Умный человек понял бы, что тогда нужно было стрелять в своих – но не ради чужих, а ради своих же.
– Ну, вы-то не стреляли… – возразила Хельга.
– Я-то как раз стрелял. Хотя по большому счету вы правы, мадам: я тоже оказался дураком и трусом. Стрелять надо было больше и решительнее. До того, как возникло восстание, а не после. Но я струсил. У меня была молодая жена, у меня был друг, я боялся их подставить – и не верил, что Директория дойдет до такой подлости… Наверное, лучше всего будет сказать: предпочитал не верить.
– Ты вольный художник, – Ройе умел возникать рядом почти бесшумно, как снежный тролль. – И больше всего на свете тебе хотелось, чтобы все это провалилось куда-нибудь, а ты остался с планшетом, глыбой базальта и плазменным резаком.
– Еще не худо бы литейный цех, – добавил Огата. – Маленький такой. Уютненький. У меня был, знаешь, очень амбициозный проект: дантовский ад. Где-нибудь в долине гейзеров на Мигисоку. Все как в Божественной Комедии – воронка, нисходящая ярусами, от пристанища мудрецов до Коцита…
– И всю Директорию в полном составе – туда, – Ройе мечтательно зажмурился.
– И нас с тобой – за компанию, – в тон ему сказал Огата.
– Дудки, – решительно мотнул головой Ройе. – Тогда уж лучше сразу к Бруту и Кассию.
– И к Иуде? – приподнял брови Габо.
– А что Иуда? Просто дерганый шпик…
– Не скажите, – видя что Огата закурил, Пуля достал из нарукавного кармана пачку сигарилл и зажал одну в зубах, а остальные жестом предложил к угощению. Дик взял одну. – Я читал когда-то одну очаровательную древнюю пьесу. Она незаслуженно забыта сейчас, как и почти все Семеро…
– Семеро не забыты, – заспорил Дик.
– Их почитают в Синдэне, я знаю. Но кроме Синдэна и нескольких богословских академий – к сожалению, Ран, их знают очень мало, а понимают еще меньше. Ладно, я отвлекся. В этой пьесе очень интересно раскрыта проблема Иуды. Нетрадиционно, что по тогдашним, что по теперешним меркам – но логично. По мнению автора, Иуда предал Христа из страха, что тот пошел на компромисс с зелотами. Продался в народные вожди, променял безупречную моральную чистоту на дешевую популярность. В Господе нашем этого юношу прельщала именно совершенная оторванность от грязи мира, полное пренебрежение вопросами выгоды – что личной, что общественной… И когда молодой человек заподозрил, что его кумир утратил эту чистоту, замарал свой хитон политической грязью и скоро замарает кровью…
– Экий гадёныш, – скривился Ройе. – А я-то считал его честным стукачом и вором. Нет, тогда беру свои слова назад. Подыщи мне местечко в Коците, Огата.
– Зачем? Если наша затея накроется – то накроется и этот амбициозный проект. А если у нас все получится – то тем более у меня не будет времени.
– Какой ты все-таки тяжелый пессимист, Северин. Неужели ты, с твоим артистическим воображением, не можешь вообразить себе, что однажды просто уйдешь на пенсию, переложив дела правления на сына?
Огату слегка передернуло.
– Чтобы это себе вообразить, нужно не артистическое воображение. А хорошая доза психоделика. Иначе никак.
