– Когда? – Женщина допрашивала их со строгостью шефа жандармов.
Игорь озлился и сам спросил:
– Вы, случайно, в Третьем отделении не служили?
Старик Леднев хрюкнул, ладошкой загородился, а женщина улыбнулась и еще более расцвела, раскрылась: улыбка у нее светлой оказалась – опять-таки вопреки тону.
– Не служила, – продолжала улыбаться. – Как звать-то, гости нежданные?
Леднев вскочил, шаркнул растоптанным башмаком.
– Профессор Московского университета Леднев Павел Николаевич, к вашим услугам. А этот вьюнош, не по летам наглый, зовется Игорем, фамилия – Бородин.
– Меня будете звать Софьей Демидовной. Да Гриша говорил, наверно?
Игорь кивнул.
– Обедать станете?
– Всенепременно, милая Софья Демидовна, – разливался старик Леднев, – если плеснете нам малую толику, не пожалеете для калик перехожих…
Протянула:
– Кали-и-ики… Идите мойтесь. Полотенце – на подзеркальнике в прихожей, умывальник во дворе.
А куда идут? откуда? почему пешком? да какие дела у них с Гришей Пеликаном? – ни о чем не спросила. Видно, рассудила: захотят – сами скажут.
На столе были огурчики малосольные, крепкие, лук зеленый, несколько помидорин на блюдечке и дымящийся суп, в котором плавали морковь, капуста, картошка. И все это – на красивых фарфоровых тарелках, бледно-розовых, с махонькими голубыми незабудками. Игорь изо всех сил сдерживался, чтобы не перевернуть одну – заглянуть, есть ли там скрещенные мечи?
– Извините, что скудно.
– Что вы, дорогая Софья Демидовна! – вскричал Леднев, от избытка чувств разбрызгивая суп из ложки. Хорошо, что в тарелку, а не на скатерть… – Пир, просто пир лукуллов!..
– Ну уж и лукуллов… – усмехнулась хозяйка и вдруг спросила кого-то позади Игоря: – Что так поздно?
Игорь обернулся. В дверях стояла тоненькая девушка, почти девочка, в длинном коричневом платье с глухим воротом. В руках она держала огромный – как уместился только? – букет разноцветных астр.
– Простите, тетя, задумалась, о времени забыла… – И с изумлением оглядела гостей: – Приятного аппетита.
– Спасибо, – машинально ответил Игорь. Он, не отрываясь, смотрел на девушку. Мистика, конечно, но она удивительно походила на Настю.
– Моя племянница, – представила ее Софья Демидовна. – Зовут Лидой. А это, Лидочка, друзья дяди Гриши. Павел Николаевич и Игорь… Ты голодна? Садись к столу. – И пододвинула ей стул.
После несытного, но элегантного обеда Игорь, поблагодарив, вышел во двор, сел на крыльцо, на ступеньку. Было над чем задуматься, от чего прийти в замешательство. Пеликан ни слова не сказал о племяннице Лиде, явной гимназисточке, барышне-эмансипе. Это придавало остановке в городе совсем иной вкус: сладко пахло приключением.
– Вам так удобно?
Поднял голову: она. Стоит, смотрит сверху вниз, улыбается. Нет, конечно, не похожа она на Настю, Настя куда лучше, решил Игорь и встал.
– Ваша тетя приказала дышать воздухом.
– Тетя любит приказывать, но она очень добра и мягкосердечна.
– Я так и подумал, – галантно сказал Игорь. Лида спустилась с крыльца, медленно пошла по дорожке. Игорь последовал за ней, примечая около ворот скамеечку. Над ней нависали длинные стебли золотых шаров, холодных осенних цветов – без запаха, без души.
Лида аккуратно – платье бы не помять – присела на скамейку, на самый край, разрешающе кивнула Игорю. Тот, внутренне усмехаясь – церемоний-то сколько! – сел рядом.
– Вы правда от дяди Гриши?
– Конечно. Он вам привет передавал, – соврал Игорь, чтобы поддержать беседу.
– Спасибо, – серьезно сказала Лида. – Как он себя чувствует?
– Здоров.
– Он такой смешной!
Ничего себе определение для Пеликана…
– Вы находите?
– Он все время шутит. Как-то ко мне девочки пришли из класса, так он нас весь вечер развлекал. Я вам скажу по секрету: в него две девочки даже влюбились.
Интересно: она и впрямь такая инфантильная или притворяется? Ее ровесницы у Игоря в классе – та же Наталья, например, – куда взрослее… Да, кстати, а сколько ей лет? Так прямо не спросишь, неудобно, еще чего доброго обидится…
– Вы в гимназии учитесь?
– До сих пор училась. В женской гимназии на Лялином спуске. А теперь не знаю. Мы туда ходили, а она закрыта. И неизвестно: откроют или нет. Все-таки война…
– Все-таки?
– У нас в городе тихо. Стреляют редко, только в последние дни стали чаще. Но это там, в центре…
В центре – значит, не у нас. Значит, мимо, никакой войны на нашей улице нет. Хорошо рассуждает.
– А в каком вы классе?
– В восьмой перешла.
Быть того не может! Что ж, ей четырнадцать всего?.. Вспомнил: у них классы не соответствуют современным. В гимназии, кажется, учились восемь лет, а до того – приготовительное училище. Сложная система… Представил, как они сидят, – со стороны. Чинно, прилично. Еще бы горсть семечек…
– А не пройтись ли нам в центр?
Хорошо, что не сказал «прошвырнуться»…
– Я не знаю, надо спросить у тети Сони. Подождите, я сейчас.
Побежала к дому. Все-таки длинное платье сдерживает, дисциплинирует. Наташка в своих джинсах сейчас отмахала бы до крыльца в четыре прыжка и не прикидывала бы: женственно это или нет… А может, зря он о Лиде так думает: инфантильная, чуть ли не дурочка? Зря, зря. Иное воспитание, против него не попрешь. У них в гимназии классные дамы зверствуют. На переменках девицы небось парами ходят, учат их, что девушка должна быть скромной, застенчивой, политикой не интересоваться, – это дело мужское, грубое, грязное…. Лида еще ничего, молодец. Разговаривает – не жеманится. Ее педагогессы, увидев идиллическую картину «Он и она на скамейке», за головы схватились бы: как так, сама к мужчине подошла, сама заговорила?! Ах какой позор, какой моветон!.. Лида бежит. Сияет.
– Тетя Соня сказала – можно. Только недолго.
– Мы недолго.
Пошли, как братик с сестричкой. Иванушка с Аленушкой. Только за руки не держались. С Губернаторской свернули на Польскую – Игорь прочитал табличку на угловом доме. Такая же тоскливая, как Губернаторская. Игорь довольно живо представлял себе старую Москву: отец собирал московские карты, планы, путеводители, открытки, любил подолгу – по определению мамы – «мусолить» их и Игоря к тому привлекал. Но маленький провинциальный городок начала века Игорь видел впервые. Зрелище, надо сказать, не вдохновляющее. Улица грязная, ветер кружит по мостовой какие-то бумажки, папиросную коробку, обрывки газет, первые облетевшие листья. Ну это понятно: дворников мало осталось – «все-таки война», если использовать Лидино выражение, а до того еще были и Первая мировая и революция: столько потрясений для простых работников метлы. Булыжная мостовая – неширокая, впору только двум экипажам разъехаться, но прочная, если впоследствии асфальтом не зальют, сто лет простоит, ни один булыжник не выскочит.
