Но Лида опровергла его опасения:
– В самом деле пора. Мы же обещали недолго… – И опять оживилась: – Здесь близко. Как раз мимо гимназии и там налево. Десять минут – и мы дома…
Пока шли, выспрашивала:
– А вы стихи любите?
– Люблю. – Это было правдой.
– А чьи вы стихи больше всего любите?
– Блока.
Удивилась:
– Кто это?
Вот тебе и раз! Блока не знает… Хотя, помнится, не так уж он и был популярен, так сказать, в массах. На выборах короля поэтов начисто проиграл Северянину.
– А вы, конечно, Северянина предпочитаете?
– Ой, конечно! Он гений!
– Он и сам того не скрывал. Помните: «Я, гений Игорь Северянин, своей победой упоен…»
Стала серьезной.
– Наверно, это нескромно, я знаю…
Уже хорошо: сама думает, без помощи любимого поэта. Не такого уж и плохого, кстати. Небесталанного.
– А Блока найдите, прочтите. Вот кто гений. Особенно «Двенадцать»… – Мучительно соображал: восемнадцатый год, написана поэма или еще нет? Кажется, написана…
– У нас городская библиотека закрыта, – пожаловалась Лида. Настроение у нее менялось в прямой зависимости от темы разговора. Только что, когда о Северянине толковали, лучилась от радости. Сейчас погрустнела: беда, книги брать негде. И снова – глаза настежь, улыбается с надеждой: – Может быть, вы наизусть помните?
А что? Можно и наизусть. Наглядный урок политграмоты.
– Слушайте…
Читал Игорь неплохо, а «Двенадцать» – особенно. Поэма эта вообще для чтения благодатна: меняющийся ритм, разговорные куски, разные человеческие характеры, тон – от камерного до патетического. Читал во весь голос, не смущаясь под взглядами прохожих, честно говоря – недоуменными: идет по улице сумасшедший, орет в рифму, руками размахивает. Да и орет что-то крамольное на слух… Лучше – мимо, мимо, не дай бог привяжется, а то и слушать заставит.
Но Игорь не замечал их, не разглядывал. Плевать ему на них было. С высокой колокольни. Он читал и слушал музыку стихов, звучавших сейчас в их собственном времени. И быть может, в эти минуты в Петрограде или Москве сам Александр Блок читал их – недавно написанные, еще горячие, живые.
И Лида слушала как завороженная. А когда он выкрикнул последние строки – о Христе в белом венце из роз, – всхлипнула, даже не сдерживаясь. Уж на что Игорь ожидал суперэффекта, да тут растерялся:
– Вы что?
– Жалко… – Вытерла ладошкой покрасневшие глаза.
– Что жалко?
– Я не знаю. Но ощущение от стихов очень грустное. Даже жить страшно.
– Да бросьте! Жизнь прекрасна!.. А стихи понравились?
Улыбнулась.
– Очень! – Повторила для усиления: – Очень-очень. Я обязательно найду книжку Блока… А прочитайте еще что-нибудь.
Игорь усмехнулся: «Еще что-нибудь? Пожалуйста». Начал:
Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье ни покачнуло б шар земной,
Я все равно паду на той, на той далекой, на гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной…
– Кто это написал? – спросила Лида.
Сказать бы правду: не родился еще сей поэт…
– Так, один…
И неожиданный эффект:
– Я так и подумала: это вы сами! Ой, как здорово! Вы такой талантливый!
Вот так влип. Сам дурак, не надо было читать завтрашних стихов. Даже не завтрашних – из черт-те какого далека. Хорошо, что уже пришли к дому. Тема сама собой закрылась.
А дома их ждала неприятность.
Растерянная тетя Соня, Софья Демидовна, отперла им калитку и с ходу объявила:
– К нам из контрразведки приходили.
Игорь почувствовал, как опять стало холодно в животе – от неосознанного страха. Что-то часто в последнее время приходит к нему это стыдное чувство. Ну а сейчас почему? Чего бояться?
– Зачем приходили?
– Про Гришу спрашивали. Где он, давно ли здесь был…
– А вы?
– Что я? Откуда я что про Григория знаю? Он сам по себе, мы сами по себе. Седьмая вода на киселе, – повторила она слова Пеликана.
Старик Леднев по-прежнему сидел на диване-саркофаге. Книжка выпала из рук, валялась на полу, а он, привалившись виском к диванной тумбе, которая одновременно являлась шкафом, мирно похрапывал. Даже скорее похрюкивал. Знакомая картина.
– Он знает? – спросил про Леднева Игорь.
– О контрразведке? – Софья Демидовна старательно выговаривала малопривычное, но красиво звучащее слово. – Вряд ли. Он так и проспал все на свете. Они спросили, кто это такой, а я сказала, что давний знакомый, домой возвращается, в Москву. И что профессор, сказала.
– Поверили?
– Они его мешочек – он под вешалкой стоял, хорошо, что не убрала, а ведь хотела – вытряхнули, а там документы. Все честь по чести: Леднев Павел Николаевич, профессор истории. Диплом его профессорский, еще бумага какая-то от Академии наук…
Старик Леднев перестал похрюкивать-похрапывать, открыл по привычке один глаз и сказал абсолютно несонным голосом:
– Не от Академии наук, а от исторического общества. Хотя для этих хамов все одно…
Софья Демидовна руками всплеснула, ойкнула. Даже Игорь с интересом на профессора поглядел: ну и хитер старикан. Одна Лида ничего не понимала, но внимательно слушала.
– Вы что же, не спали? – обиженно спросила Софья Демидовна.
– Спал не спал, вопрос другой, – сказал Леднев и сел ровно, руки на коленях сложил. – Я, может, чутко сплю. Как говорится: сплю-сплю, а кур ба́чу. Я ждал развития событий, чтобы вступить в дело, если понадобится. Но не понадобилось. И я не стал просыпаться. – Говорил все это он тоном короля, которого незаслуженно упрекнули в перерасходе государственных денег: и вроде вина очевидна, но с другой стороны – король, какие могут быть претензии…
Софья Демидовна молча повернулась и вышла из комнаты. Лида побежала за ней. Старик Леднев обеспокоенно посмотрел вслед.
– Неужели обиделась?
– Обиделась, – мстительно сказал Игорь. – И правильно. А если б они ее пытать вздумали?
Это было не что иное, как полемический прием, вздор собачий, но старик Леднев принял его всерьез.
– Они так вежливо спрашивали… И потом она и вправду ничего о Григории Львовиче не знает, так и объяснила. Он у нее давно был, год назад, если не больше. А я его вчера видел. Не мог же я о том говорить…
– Почему не могли? – Игорь озлился на старика и добивал его беспощадно. – Сказали бы: вчера расстались. Предложили бы подождать: вот-вот сам явится.
