— Понятно?
Ему было все понятно, и нас он тоже узнал. Он поспешил открыть ворота и отсалютовал нам.
Прежде чем мы проехали через весь перевал, перед нами открылись еще двое ворот, и где-то по пути орел отстал. Мы поднялись в гору уже на несколько тысяч футов, и я остановил машину у обрыва. Справа не было ничего, кроме глубокой пропасти.
— Выходи, — сказал я. — Пришла пора тебе размять ноги.
Джулиан побледнел.
— Я не буду унижаться, — сказал он. — И не буду вымаливать у вас жизнь, — он вышел из машины.
— Вот черт! — сказал я. — Передо мной так давно никто не унижался! Жаль. Ну что ж, подойди к краю и стань вот здесь… Чуть ближе, пожалуйста.
И Рэндом продолжал держать пистолет нацеленным в его голову.
— Совсем недавно, — продолжал я, — ты говорил, что предложил бы свою помощь каждому, кто оказался бы на месте Эрика.
— Да.
— Посмотри вниз.
Он посмотрел вниз далеко-далеко. Я сказал:
— Хорошо. Запомни то, что ты говорил, если все неожиданно переменится. И запомни, кто подарил тебе жизнь, в то время как любой другой отобрал бы ее у тебя. Поехали, Рэндом. Нам пора.
Мы оставили его стоять на самом краю пропости. Он тяжело дышал, и брови его был сдвинуты вместе.
Мы добрались до вершины перевала и тут бензин почти кончился. Я поставил передачу на нейтраль, выключил мотор, и машина начала свой долгий спуск вниз.
— Я сейчас думаю о том, — сказал Рэндом, — что ты не потерял былой прозорливости ума и проницательности. Я, наверное, все-таки убил бы его после того, что он пытался с нами сделать. Но думаю, что ты поступил правильнее. Мне кажется, он поддержит нас, если нам удастся в чем-то переиграть Эрика. А тем временем он, вне всяких сомнений, доложит обо всем случившемся Эрику.
— Естественно, — сказал я.
— И у тебя было больше причин хотеть его смерти, чем у любого из нас.
— Личные чувства мешают хорошей политике, — улыбнулся я, — юридическим решениям и деловым отношениям.
Рэндом закурил две сигареты и протянул одну мне. Глядя вниз сквозь сигатетный дым, я впервые увидел это море.
Вдруг я подумал, что говорю на языке, который я и не представлял, что знаю. Я читал балладу о «Морепроходцах», а Рэндом внимательно слушал и ждал, пока я кончу. Когда я замолчал, он спросил меня:
— Многие говорили, что балладу эту написал ты сам. Это правда?
— Это было так давно, — ответил я ему, — что я уже и не помню.
Дорога все больше и больше уклонялась влево, и по мере того, как мы постепенно въезжали в покрытую деревьями долину, море открывалось перед нашими глазами.
— Маяк Карбы, — сказал Рэндом, указывая рукой на грандиозную серую башню, возвышавщуюся над водой, и тут я понял, что мы говорили больше не по-английски, а на языке, который назывался Тари.
Примерно через полчаса мы окончательно спустились с гор. Я продолжал катиться по инерции так долго, как это было можно, потом опять включил мотор. При его звуке стайка черных птиц выпорхнула из ближайшего кустарника слева от нас. Серая, похожая на волну тень взметнулась из-за дерева и нырнула в самую гущу кустарника. Олень, невидимый до сих пор, умчался прочь. Мы ехали по лесистой долине, хотя деревьев в ней было не так много, как в Арденнском лесу, и неуклонно приближались к далекому морю.
Слева и сзади остались возвышающиеся горы. Чем дальше мы въезжали в долину, тем более изменений происходило с моей одеждой. Куртка была отделана по швам серебряным жгутом.
Приглядевшись внимательнее, я понял, что с наружной стороны моих брюк тоже шли строчки серебряной отделки.
— Кажется, я одет достаточно эффектно, — сказал я, глядя на реакцию Рэндома.
Он ухмыльнулся, и я увидел, что у него тоже откуда-то появилась другая одежда; коричневые с красным брюки и оранжевая рубашка с коричневым воротником и манжетами. Коричневая фуражка с желтым козырьком лежала рядом на сидении.
— А я все думал, когда же ты, наконец, заметишь, — ответил он. — Как себя чувствуешь?
— Прекрасно, — сказал я, — и, кстати, у нас почти не осталось бензина.
— Сейчас уже поздно что-либо предпринимать по этому поводу. Мы теперь в реальном мире, и работа с Отражениями потребует огромного напряжения. К тому же она не останется незамеченной. Боюсь, нам придется бросить машину.
Нам пришлось бросить ее примерно через две с половиной мили. Я съехал на обочину дороги и остановился. Солнце посылало нам свой прощальный западный поклон, и тени значительно удлинились. Я полез на заднее сидение, где мои ботинки превратились в черные сапоги, и что-то зазвенело, когда моя рука нащупала их.
Я держал в руках относительно тяжелую серебряную шпагу в ножнах. Ножны были точно по размеру застежек на моем поясе. Там же, на заднем сидении, лежал черный плащ с застежкой в форме серебряной розы.
— А ты думал, они уже потеряны навсегда? — спросил Рэндом.
— Почти что, — ответил я.
Мы захлопнули дверцы машины и пошли вперед. Вечер был прохладный и напоен терпкими ароматами. На востоке уже начали появляться звезды, а солнце почти скрылось. Мы шли по дороге, и Рэндом внезапно заметил:
— Не могу сказать, чтобы это мне нравилось.
— Что ты имеешь в виду?
— Пока что нам все слишком легко удавалось. Мне это не нравится. Правда, Джулиан пытался помешать нам, но… Думаю, нам позволили пройти сюда.
— У меня тоже возникла та же мысль, — солгал я. — Как ты думаешь, что бы это могло значить?
— Боюсь, что мы направляемся прямо зверю в пасть. По-моему, нас ждет какая-то ловушка.
Несколько минут мы шагали в полном молчании. Затем я спросил:
— Может быть, засада? В этих лесах до странности спокойно.
— Не знаю.
Мы прошли мили две, а затем солнце село. Ночь была черной, небо усыпано бриллиантами звезд.
— Немного не подходящий для нас с тобой способ передвижения, — сказал Рэндом.
— Не спорю.
— И все же я боюсь устроить лошадей.
— Я тоже.
— А как ты сам оцениваешь обстановку? — спросил Рэндом.
— По-моему, дело дрянь. У меня такое чувство, что скоро они дадут о себе знать.
— Как ты думаешь, может, нам уйти с дороги?
— Я тоже об этом подумал, — вновь солгал я, — и считаю, если мы свернем в лес, это нам не повредит.
Так мы и сделали. Мы шли среди деревьев, двигались мимо темных, причудливой формы скал и кустов. А над нами медленно поднималась луна, большая, серебряная, как лампада, освещающая ночь.
— Меня все время не покидает чувство, что нам не удастся пройти, — сказал Рэндом.
— А можно ли положиться на это чувство?
— Вполне.
— Почему?
— Слишком далеко и слишком быстро, — ответил он. — Мне это не нравится. Сейчас мы в реальном мире, слишком поздно поворачивать назад. Мы не можем играть с Отражениями, нам остается положиться на наши шпаги (на его боку висела короткая, с орнаментом, шпага).
