Планктон! Мы для них даже не мелкая рыбешка, а планктон. Им вообще ничего не надо. Им бы только — лишь бы мы сидели и не вякали. Чтобы только сидели и молча, как бараны, ждали светлого будущего. Ждали, ждали, ждали! — Михаил Степанович остановился, взгляд его был устремлен на стоящее в углу ружье. — А ведь мы можем и не ждать. — Он оглянулся на юнгу в дверях: — Андрюша, ты иди, там, в камбузе, пока порядок наведи. — Андрей кивнул и вышел, а Михаил Степанович подступил к Атапину и тихо продолжил (правда, лишь сначала тихо — очень быстро он снова стал чуть ли не кричать): — Они думают, что никто никогда не рискнет — не возьмет, например, ствол и не подстрелит какого-нибудь зажравшегося индюка. Вот я, например, мог бы запросто. На суде потом спросят: «За что?» А я им: «А за то самое! Чтобы бюджет не пилил, гадина!» Они спросят: «А где доказательства, что пилил?» А я: «А мне не надо никаких доказательств. Я и так все знаю. Зато теперь другим неповадно будет». Ну, что скажешь, Коль? Ну а чего делать? А то ж они там на верхах думают, что никто никогда не рыпнется, все так и будут ждать. Все будут бояться. Потому что каждому вроде есть что терять. Хоть мало что, но все же есть что терять, понимаешь? Эти козлы думают, что не найдется кто-нибудь, кто возьмет и просто перестанет ждать. Чего молчишь? — Михаил Степанович сделал паузу. — Эх, Коля, мы же хотели в кругосветное плавание с тобой сходить — под парусом! А теперь — хрен! Мачту надо капитально ремонтировать? Надо. Оснастку? Надо. Двигатель — вообще на замену. Ссуда нам не обломилась. Где мы денег столько возьмем? Ты же сам говорил, на такой развалюхе в кругосветку не двинешь. Господи, такая мечта была! А теперь опять надо ждать, ждать, ждать…
Молнии ветвистыми артериями разносили вспышки света по тучному небу.
Ожидаемо, но все же внезапно, без предварительных первых редких и крупных капель, сразу яростно и оголтело на маленький бетонный причал и одиноко стоящую рядом яхту рухнул июльский ливень.
Атапин встал, включил люстру и пошел в угол, где стояли ружье и щетка для пола.
— Э, э, Колян, ты чего? Я же это так, — забеспокоился Михаил Степанович, в то время как Николай Алексеевич взял ружье, переломил его и, направив на люстру, стал рассматривать каналы стволов. — Я просто для разговора — душу отвести. Ты куда это собрался?
Николай Алексеевич молча вернул стволы в исходное положение, достал ключи из кармана и пошел в другой угол комнаты. Там он вставил один из ключей в едва заметную замочную скважину в стене — и декоративная стенная панель распахнулась, как дверь. За ней находился узкий и высокий сейф. Атапин отпер его, сунул туда ружье, запер сейф, затем закрыл стенную панель и вернулся за стол.
Сел и закрыл лицо руками.
* * *Николай Алексеевич вновь вспомнил эпизод из детства, когда он поставил рекорд среди мальчишек двора по времени нахождения под водой.
Тетя Солмаз была права, Коля действительно до дрожи замерз, ныряя в бассейне.
Вот он вылезает из воды и с опаской разглядывает сквозь буйно зеленеющие тополя балкон на четвертом этаже ближайшего дома.
На балконе появляется молодая женщина, которая, в свою очередь, начинает что-то высматривать у бассейна.
— Коля! — кричит она. — Домой!
— А вот и твоя мама, легка на помине, — говорит тетя Солмаз и отправляется дальше своей дорогой, бормоча: — Мать всегда чувствует, когда детям что-то надо.
— Мам, ну еще немножко, — канючит Коля.
— Два часа уже купаешься, — говорит мать в ответ. — Я отсюда вижу: замерз, как цуцик. Иди домой!
— Ну, мам!
— Чай попьешь, потом еще выйдешь.
— Я еще выйду! — радостно обещает Коля приятелям.
Он подбирает лежащие рядом на бордюрном камне шорты и футболку и босиком бежит по горячему асфальту к дому.
* * *Атапин сидел, закрыв лицо своими большими ладонями. Неожиданно он стал вздрагивать — похоже, заплакал.
Увидев это, Михаил Степанович вопросительно посмотрел на Андрея, снова появившегося на пороге.
— Господи, какие сволочи, — вдруг послышался тихий голос Николая Алексеевича из-под ладоней, сквозь всхлипывания, которые теперь стали явными.
— Видите, до чего вы человека довели, — шепотом возмутился Андрей. — У него же мать умерла, а вы тут со своими теориями!
Но Михаил Степанович не обратил на это обвинение никакого внимания. Наоборот, он просветлел и улыбнулся.
— Заговорил, — весело прошептал он и на радостях встряхнул юнгу за плечи. — Ты слышал, Андрюха? Он заговорил!
Михаил Степанович и сам встряхнулся, весь собрался, даже заметно протрезвел. Он вернулся за стол, сел на прежнее место и наигранно заинтересованным голосом сказал:
— Ну а я что говорю? Конечно, сволочи! Все они сволочи! Правильно, Коль!
— Да не то ты все! — злобно рявкнул вдруг на него Николай Алексеевич и шарахнул кулаком по столу.
Андрей испуганно вздрогнул. А Михаил Степанович улыбнулся. Он посмотрел на юнгу ободряюще и одновременно как бы добродушно подтверждая: «Нуда, такой вот я — не то все говорю. Ну что ж со мной поделать?» А сам между тем сунул Атапину в руку полную рюмку.
Николай Алексеевич выпил, снова закрыл мокрое от слез лицо руками и завыл:
— Это мы с Катькой сволочи. Я — сволочь. Я — главная сволочь! Старший сын называется. Она ведь звонила из больницы! Она чувствовала, что умирает. Хотела, чтоб я пришел, чтоб мы попрощались.
Михаил Степанович подошел к Атапину и положил руку ему на плечо.
— Да ну! — Николай Алексеевич, дернувшись, со злобой скинул руку товарища.
Тот сел, налил Атапину еще водки, поставил рядом.
— Она целый день звонила, — рычал Николай Алексеевич. — А я?! Дебил тупой… «Мам, я перезвоню». «Мам, я сейчас занят». Урод! А она как обо мне всегда думала, заботилась. Всегда!
Атапин залпом выпил. Михаил Степанович туг же снова наполнил его стопку. И так повторилось трижды — едва Атапин опорожнял рюмку, она уже вновь была наготове. Выпив, Николай Алексеевич взялся за голову и стал монотонно мычать и охать.
Михаил Степанович подошел к юнге и тихонько сказал:
— Слушай, Андрюш, дело уже к вечеру. Поэтому ты давай, наверно, уже иди домой. Сейчас лучше, чтоб поменьше тут людей было. Спасибо тебе за все. Давай, дорогой.
— Да-да, конечно, — Андрей закивал. — Точно ничего больше не нужно?
— Нет. Ты иди.
За иллюминатором в очередной раз полыхнула молния, донесся грохот. Атапин на некоторое время примолк, и в наступившей тишине особенно явственно стало слышно, как первая волна ливня очень быстро начала терять свой напор — шум струй, хлеставших по яхте, превратился в раздельный стук редеющих капель. Михаил Степанович словно лишь теперь обратил внимание на то, что идет дождь.
