По данным сравнительной ксенологии, только две расы знают феномен сращивания личности с имуществом — мы и нкхва. И лишь у людей сращивание может произойти так быстро.
Когда я думаю об этом, меня одолевают философские мысли. Но вот как анкайи оказались на нелегальной базе посреди Фронтира? Зачем? Не туристами же они туда прилетели, нужны были зачем-то Хейнрри…
Это не моё дело. Это проблемы Экмена, Центра, Объединённого Совета, чьи угодно. Если доберусь до города — упомяну в отчёте. Под настроение могут и информацию выдать. Я вернулась с четырёх «смертных» забросов, это внушает им уважение…
С пятого могу не вернуться.
Сколько ещё?
Горизонт начал светлеть. Идёт новый огненный день. Мне уже дурно от жажды. Человек сильное существо, он может больше, чем ему кажется. Я могу дожить до вечера. Пережить ночь. Но следующее утро…
Я не буду думать об этом. Я лучше подумаю о том, что вечером… или даже к полудню… вдали покажется город. Или форпост — они ведь вынесены дальше в пустыню. Или «крыса» патруля. Ведь может же такое быть. Может.
Опять скалы приближаются. Это хорошо. Хоть какое-то разнообразие.
А теперь я подумаю о Терре-5, замечательной планете, где нет пустынь. Или о славной Терре-без-номера, которая так похожа на Землю. Да, я подумаю о них.
Потому что мне больно думать о великой Древней Земле.
Биопластик держал меня на спине Аджи, намертво вплавившись в шкуру. Я бы сама уже не смогла цепляться. В глазах плавали зелёные, лазурные, розовые светила Терр…
Солнце поднималось. Оно было жёлтым, лютое солнце. Словно дома. Обман. Ррит презирают обман и вероломство; люди с такой радостью использовали это оружие против них…
Вот скалы рядом. А горизонт опять пуст. И почему я путешествую не по лесам и лугам любой из неполного десятка Терр, а по пустыням Фронтира…
И вдруг я поняла, что нахожусь совсем не на Фронтире. По крайней мере, именно в этом месте планета называется Ррит Кадара.
По-прежнему.
Первое воспоминание: по колонии идут экстрим-операторы.
Тебе ещё не понятны эти слова, не известно, кто это такие; ты совсем маленький и воспринимаешь мир главным образом через запахи. Ребятня возится посреди улицы, мальчишки постарше затеяли какую-то игру, но ты ещё и игры этой не разумеешь, ты просто сидишь, смотришь, чувствуешь, как пахнут разгорячённые тела, азарт и веселье. И вот в этот славный запах вплетается запах х’манков — молочный, безобидный, запах вкусного мяса, в которое хочется впиться зубами. Их ужасающее оружие, клацающее когтями по выщербленному дорожному покрытию, не пахнет ничем. Вообще. Поэтому ты не можешь понять, отчего все разбегаются, жмутся к стенам, почему от взрослых вместо благожелательного внимания веет страхом и задушенной злобой…
Все попрятались. А вы — не успели. Ты сидишь посреди двора вместе с совсем маленькой девочкой, которая ещё не может сама встать.
Одна из х’манок останавливается рядом. Её нукта нюхает вас и оскаливает клыки — каждый длиной в твою руку.
Это потом ты узнаешь, что х’манкам несвойственно вот так покачивать головой из стороны в сторону, вот так ходить, словно пронося за собой хвост, равный по длине собственному телу. Перед тобой не обычный х’манк, — это страшная тварь, экстрим-оператор, одно существо в двух телах. И они двигаются одинаково: маленькая слабая х’манка с огромным крепкобронным чудовищем.
Ты не боишься. Ещё не умеешь.
Потом ты узнаешь, сколько сил взрослые кладут на то, чтобы дети воспитывались так же, как тысячу лет назад. Чтобы истинное положение дел открывалось только тогда, когда угрюмое знание уже не сломает молодых, а породит ярость в сердцах…
Тебе не понять, о чём говорят самые страшные враги человечества, глядя на вас.
А одна из х’манок сказала товарке:
— Смотри, вот враг и мать врагов.
— Брось, — со смехом ответила ей другая, — смотри, какие славные котята.
И эта другая х’манка погладила тебя по голове.
Ладошка х’манки нежная, как лепесток. Она вкусно пахла, ты с удовольствием нюхал её. Х’манка ждала, не отнимала руку.
И крохотный враг лизнул её пальцы.
Ты сделал это вовсе не из желания приласкаться. Ты пробовал на вкус, и тёрка на языке ободрала тонкую кожицу х’манки мало не до крови. Но зрелище так насмешило всех х’манок, что и эта простила глупого малыша.
Они ушли, веселясь.
Это потом ты узнал, что в тот раз они никого не убили.
Я даже очнулась — от потрясения и страха.
Их было трое. В скалах. Посреди пустыни. Конечно, они же намного выносливее людей… Они стояли, неподвижные, и смотрели.
Мгновение назад их там не было. Аджи не почуяла их. Наверное, она тоже начала уставать… Она остановилась метров за двадцать от скал — и от них. Ужасающе опасная близость.
Вот теперь нам обеим точно конец. И страшный. Потому что мы не просто ненавистная х’манка и злобная нуктиха. Потому что я совершила ошибку, очень глупую, очень большую и страшную ошибку, непростительную, смертельную. Я не сняла ожерелье Экмена.
У самого высокого из ррит не хватало клыка.
Левого.
Верхнего.
Аджи издала боевой клич. Я с муками пыталась думать. Когда Аджи бросится в битву, я прыгну с её плеча назад… как же высоко! Нет, надо слезать сейчас. Но она же всё равно не сможет защитить меня от троих сразу! Она готова драться, и она даже уставшая и голодная разорвёт троих ррит, — но кто-нибудь из них успеет достать меня. Убежать?
Ррит смотрели, не двигаясь с места. Точёные мускулистые фигуры, похожие на человеческие. Если не смотреть на жуткие морды, — словно изваяния древних мастеров. Проклятые статуи. Сильнее, выносливее, отважнее, умнее и благороднее человека. Побеждённые. Как же они нас ненавидят.
Чего они ждут?!
В эту секунду нас настигла «крыса».
Аджи развернулась к новоприбывшим. У меня мурашки побежали по коже. Нукте-то всё равно, с какой стороны враг, чувство пространства работает лучше зрения, а хвостом можно ударить и назад. Вот я, между прочим, к ррит спиной. И мне от этого очень худо. Но спиной к людям ещё хуже: у воинов пустыни могли сохраниться прежние понятия о чести, а у моих соплеменников их никогда не было.
Носом к нам, остромордая, с маленькими «ушами», машина как никогда напоминала настоящего помоечного зверя. Задняя дверь поднялась, будто «крыса» по-собачьи задрала лапу.
— Ну, здравствуйте, девочки, — нежно сказал Экмен.
Он снова изображал нездешнее величие. Он был во фреонном костюме, блистающем медицинской белизной, и походил на привидение. Шлем он широким жестом снял, показывая, что не боится фронтирского солнца.
