Грауфф вытер со лба пот и с облегчением повесил автомат на плечо.
…Бурлака услышал приближающийся треск и вдруг ощутил с абсолютной интуитивной уверенностью, что звери сейчас выйдут на него. Шум надвигался справа и несколько сзади. «Не перейти ли на другую сторону?» — подумал Бурлака и решил остаться на месте. С его позиции простреливалась вся поляна, и по такой крупной цели, как трёхпалый, он не промажет, откуда бы она ни появилась. Тем более что первым выскочит преследуемый зверёк и у Бурлаки будет секунда, чтобы собраться.
Он расставил пошире ноги, несколько раз качнулся с пятки на мысок, чтобы получить лучший упор, взял на изготовку ружьё.
Хрустнула ветка, и на поляну выкатился рыже-красно-чёрный пушистый комок. В первый момент Бурлаке показалось, что это тигрёнок, потом он сообразил, что видит полосатую анторгскую лису. Тяжело дыша, лисица затравленно огляделась, припала к земле и исчезла в кустах, вильнув быстрым и ярким, как комета, хвостом.
«Ну вот, сейчас… — подумал Бурлака, и сердце его забилось знакомым торопливым стуком. — Сейчас он выйдет…»
С точки зрения охоты с гончими завкосмопортом рассуждал правильно: на Земле собаки бежали бы за лисой точно по её следу и обязательно вышли бы под выстрел там, где их и ожидал охотник. Такая же тактика была бы верна, если бы Бурлака охотился и на любого хищника: пока хищник не видит свою жертву, он идёт строго по её следу и компас его на охоте — обоняние.
Но трёхпалый не был земным зверем. Он даже не был хищником. И земной логикой нельзя было объяснить неземные инстинкты, которые побуждали его убивать. Преследуя свою очередную жертву, трёхпалый натолкнулся на другой след, пересекающий след лисицы. Он был проложен чуть раньше, чем лисий, но запах от него шёл резкий и свежий. Трёхпалый принюхался и уже в воздухе уловил тот же запах, доносившийся из-за ближайших кустов. Не раздумывая, трёхпалый оставил лису и бросился по новому следу. Его вёл мудрый древний инстинкт: ближний враг — самый опасный враг.
Бурлака, загипнотизированный земными аналогиями и собственной самоуверенностью, ещё не понимал, отказывался понять, что ошибся, что трёхпалый мчится через заросли не туда, где он его ждёт, а прямо на него.
Сквозь густой кустарник Бурлака разглядел трёхпалого, когда тот был уже в нескольких шагах. Он не рассчитывал стрелять в этом направлении, повернуть стволы в ту сторону мешали ветки, и всё же благодаря многолетней охотничьей сноровке Бурлака успел прижать приклад к бедру и, не целясь, спустить курок.
В следующее мгновение острогранный треугольник тяжёлого копыта, словно выпущенный живой катапультой снаряд, обрушился ему на голову.
Огненной, прожигающей насквозь вспышкой взорвались лес, кусты, небо, так похожие на земные, рассыпались на красные искры и погасли.
Обессиленно положив морду на землю, трёхпалый на боку лежал под колючим разлапистым кустарником.
На ветку над ним уселась крупная клювастая птица, ветка со скрипом прогнулась, едва не коснувшись его спины, но трёхпалый не пошевелился, лишь устало повёл большими влажными глазами. Последние сутки стоили ему всех сил, и сейчас, лёжа под кустами на берегу реки, трёхпалый испытывал удивительное, глубочайшее спокойствие от того, что приготовился к Главному.
Приближение Главного он почувствовал несколько дней назад. Сперва в нём колыхнулась боль — вспыхнула и тут же угасла, словно кто-то вонзил и сразу вытащил из него занозу. Потом боль вернулась, волной хлынула в мозг и снова ушла, уступив место странному, беспокойному возбуждению. Возбуждение росло, вздувалось пузырями, пенилось, заполняя всё его существо. Он уже не мог спокойно пастись, обрывая жёсткими беззубыми челюстями молодые побеги и сочные колючки, его раздражал каждый шорох, каждый живой запах, каждый птичий крик. В любом животном, с которым он сталкивался на лесных тропах у водопоя, ему чудилась какая-то необъяснимая опасность. Раньше он, трёхпалый, никого в лесу не боялся, а теперь при встрече с теми, на кого он никогда не обращал внимания, с кем мог безразлично стоять бок о бок и пить воду, — теперь глаза его наливались кровью, копыто само собой начинало рыть землю, а голова наклонялась, угрожающе выставляя вперёд острый витой рог.
У трёхпалого появился новый запах, к которому он никак не мог привыкнуть и потому раздражался всё больше. Запах этот, видимо, почуяли и другие обитатели леса и старались не попадаться у него на пути, а те животные, что случайно оказывались рядом, немедленно бросались наутёк.
Раздражительность всё чаще и чаще сменялась приступами необузданной ярости, и тогда трёхпалый выворачивал пни, втаптывал в землю кусты, крошил в порошок термитники.
Вчера, когда в одном из таких всё дольше длящихся с каждым разом приступов трёхпалый исступлённо рвал рогом кору с дерева, на поляну с ветвей, обеспокоенная за своё гнездо, спрыгнула большая чёрная обезьяна и недовольно захлопала мохнатыми передними лапами по земле. И вдруг словно лопнула, прорвалась тонкая защитная оболочка, с трудом сдерживавшая в мозгу пульсирующий раскалённый ком ярости. Безумный, неукротимый гнев разлился по телу трёхпалого, проникая в каждую его клеточку.
Трёхпалый сделал то, чего никогда в своей жизни не делал: одним прыжком подскочил к обезьяне и с силой выбросил вперёд копыто. Передний из трёх ороговевших пальцев копыта, придававших следу форму трилистника, не был закруглён, как гладкие и подвижные в суставах задние пальцы, а по всей длине копыта спереди сходился углом, образуя острую грань. С её помощью трёхпалый легко прорубал дорогу в густых зарослях, отбивал кору с молодых деревьев, чтобы полакомиться сладким соком, выкапывал из твёрдой почвы коренья. Поэтому трёхпалый почти не почувствовал, как копыто прошло через живую, податливую плоть обезьяны.
Терпкий запах крови хлынул в чуткие, нервные ноздри трёхпалого, и напоенная этим запахом ярость с новой силой всплеснулась в нём, вымывая из мозга последние шаткие бастионы логики и рассудка, подчиняя могучее тело, быстрые ноги, тонкое чутьё одному-единственному слепому, неизвестно откуда возникшему и в то же время непреодолимому инстинкту.
С этого момента трёхпалый убивал не останавливаясь, однако в его действиях проглядывала система, слишком сложная для того, чтобы её можно было приписать простому бешенству. Казалось, трёхпалый превратился в автомат, механизм, который захватил чей-то злой, чужой разум и теперь нажимает нужные кнопки, выполняя коварный, заранее продуманный план.
