На Марии поверх купальника был надет свитер под цвет ее глаз, волосы еще не высохли после утреннего купанья. Утром она наспех подрезала их маникюрными ножницами.
У Селии волосы были заплетены в косички, отчего ее лицо казалось еще более круглым и пухлым. Она надкусила шоколадную конфету, и оно вдруг стало задумчивым; конфета попала на пломбу, и пломба выпала.
Нет и никогда не будет фотографии, думал Найэл, остановившей тот миг, когда мы пятеро вместе сидим за столом, улыбающиеся и счастливые.
- Ну, и куда мы пойдем? - Мария встала из-за стола; очарование было нарушено.
Но я могу удержать его, сказал про себя Найэл, я могу удержать его, если не буду ни с кем разговаривать и если никто не будет разговаривать со мной. Он пошел за Мамой на веранду и молча смотрел, как она поправляет подушки на шезлонге, а Папа раскрывает зонт и укрывает ей ноги пледом, чтобы их не искусали москиты. Мария неспешной походкой уже спускалась к пляжу, а Селия где-то в глубине дома звала Труду, чтобы та снова вставила ей пломбу.
- Даже не знаю, кто растет быстрее, этот мальчуган или Мария, - сказал Папа и, улыбаясь, положил руку на плечо Найэла, потом спустился в сад и во весь рост растянулся на траве, заложив руки под голову и прикрыв лицо панамой.
- Скоро мы пойдем с тобой прогуляться, - сказала Мама, и мгновение, которое Найэл хотел удержать в себе на весь день, сразу отлетело. Теперь оно казалось ему мелким, незначительным, и он удивлялся тому, что еще несколько минут назад мог придавать ему такое значение.
- Я уйду, чтобы дать тебе отдохнуть, - сказал он, и вместо того, чтобы по обыкновению пойти в гостиную и сесть за пианино, побежал в огород за домом, где мальчик, помощник садовника, держал свой велосипед, вскочил в седло и выехал на дорогу. Его руки крепко сжимали горячий, блестящий руль, голые ноги в сандалиях, едва коснувшись педалей, ощутили неожиданную свободу и силу. Не обращая внимания на летящую в лицо пыль, он мчался по извилистой песчаной дороге.
В глубине дома Селия показывала Труде дыру в зубе, и та вкладывала в нее твердый кусочек зубной пасты.
- Придется тебе подождать, пока мы не вернемся в Лондон, - сказала она. - От этих французских дантистов мало проку. Хорошенько запомни и не жуй на левой стороне. Где Мария?
- Не знаю, - сказала Селия. - Наверное, пошла гулять.
- Ну, уж не знаю, чего это ей вздумалось гулять в такую жару, - сказала Труда, - но сдается мне, что гуляет она не одна. Не ковыряй зуб, Селия. Оставь его в покое.
- Но мне там неприятно.
- Конечно, неприятно. И будет еще неприятнее, если ты вытащищь пасту и заденешь нерв. Хорошо бы вам с Найэлом догнать Марию, а то того и гляди она угодит в какую-нибудь неприятность. Слава Богу, что на будущей неделе мы уезжаем в Англию.
- Почему слава Богу?
- Не твоего ума дело.
Как похоже на Труду, делать намеки и не объяснять, к чему она клонит. Селия потрогала пальцем нагревающийся утюг.
- По мне, так пусть Мария в воде делает все, что ей заблагорассудится, - сказала Труда. - Меня беспокоит, чем она занимается, когда выходит из воды. Девочке ее возраста не на пользу свобода, которую она позволяет себе с таким джентльменом, как мистер Лафорж. И куда только смотрит Папа?
Утюг был очень горячий. Селия едва не обожгла пальцы.
- Я всегда говорила, что с Марией мы не оберемся хлопот, - сказала Труда.
Из груды выстиранного белья она вытащила Мамину ночную рубашку и принялась ее гладить, осторожно водя утюгом. Маленькая комната наполнилась запахом горячего утюга и пара, поднимающегося над гладильной доской. Хотя окно было широко распахнуто, не чувствовалось ни малейшего движения воздуха.
- У тебя плохое настроение, Труда, - сказала Селия.
- У меня не плохое настроение, - возразила Труда, - но оно испортится, если ты будешь во все тыкать пальцами.
- Почему мы не оберемся хлопот с Марией? - спросила Селия.
- Потому, что никто не знает, что за кровь в ней течет, - сказала Труда. - Но если та, что я подозреваю, тоона еще заставитнас поплясать.
Селия задумалась, какая же у Марии кровь. Да, она ярче, чем у нее и у Найэла. Когда на днях во время купанья Мария порезала ногу, то кровь, маленькими каплями выступившая из раны, была ярко-красной.
- Она будет бегать за ними, а они за ней, - сказала Труда.
- Кто будет бегать? - спросила Селия.
- Мужчины, - сказала Труда.
В том месте, где утюг прожег ткань на гладильной доске, виднелось коричневое пятно. Селия выглянула в окно, словно ожидала увидеть, как Мария, танцуя, движется между скалами, а ее преследует большая компания мужчин.
- Против крови не пойдешь, - продолжала Труда. - Как ни старайся, она даст о себе знать. Мария сколько угодно может быть дочкой вашего Папы и унаследовать его талант в том, что касается театра, но она еще и дочь своей матери, а то, что я про нее слышала, лучше не повторять.
Взад-вперед, взад-вперед двигался по ночной рубашке разъяренный утюг.
Интересно, подумала Селия, у матери Марии тоже была ярко-красная кровь?
- Всех вас воспитывали одинаково, - сказала Труда, - но вы, все трое, так же непохожи друг на друга, как мел на сыр. А почему? Да потому, что кровь разная.
Какая Труда противная, думала Селия. И чего ей далась эта кровь?
- Вот Найэл, - продолжила Труда. - Вот мой мальчик. Вылитый отец. То же бледное лицо, те же мелкие кости, а теперь, коль он понял, что может выделывать с пианино, так уж не бросит его. Хотела бы я знать, что думает об этом ваша Мама; что все эти недели творится у нее в голове, когда она слышит, как он играет? Уж если даже я переношусь на много лет назад, то что говорить о ней?
Селия задумчиво посмотрела на простое, морщинистое лицо Труды, на седые, тонкие, гладко зачесанные волосы.
- Труда, ты очень старая? Тебе девяносто лет?
- Боже милостивый, - сказала Труда. - Час от часу не легче!
Она сняла с гладильной доски ночную рубашку, которая из бесформенной и мятой превратилась в тонкую и гладкую, хоть сразу надевай.
- За свою жизнь я много чего навидалась, но мне пока еще не девяносто, - ответила она.
- Кого из нас ты больше любишь? - спросила Селия, на что получила ответ, который уже не раз слышала.
- Я всех вас люблю одинаково, но тебя совсем разлюблю, если ты не перестанешь тыкать пальцами в гладильную доску.
Как они умеют отделаться от вас, эти взрослые, чтобы избежать прямого ответа на трудный вопрос.
- Если Мария и Найэл пойдут в школу, я останусь единственной, - сказала Селия. - Тогда и ты, и Папа, и Мама должны будете любить меня больше всех.
Она вдруг представила себе, как получает тройную дозу внимания; такая мысль была для нее внове. Раньше она над этим не задумывалась. Она на цыпочках подкралась к Труде за спину, и, чтобы досадить ей, завязала кушак ее передника тройным узлом.
