В то время как секс с Бьянкой был весь в нюансах, страстью, в ядре которой лежала чувствительность, с Джой это была течка, буйный акт джунглей, сплошной пот и безумие, битье по мясу, и когда я кончил, я почувствовал себя спущенным воздушным шариком, все чистое вылетело из меня, оставив мешок костей и органическое зловоние, лежащее меж ее амазонских бедер. Мы трахались во второй раз с нею сверху. Я жестко крутил ее соски, как крутят радиорегуляторы, и откинув голову назад она испускала долгие вопли, потом уперлась обеими руками в подушку по обе стороны моей головы и молотом запрыгала на мне, с полуоткрытым ртом, с губами, блестящими от слюны всего в дюйме надо мной, хрипя и задыхаясь. Потом она выпрямилась, выгнула спину, задрожав всем телом, и испустила отвратительный стон, за которым последовала цепь богохульственных выражений. Потом она сидела в кресле у своего туалетного столика, одетая только в черные бра и трусики, скрестив ноги и прикрепляя чулок к поясу, представляя образ, который в моих глазах был вульгарно сексуальным, отталкивающе сладострастным, неприлично желанным. Вытянув ногу и разглаживая морщины на шелке, она сказала: «Ты был другом Бьянки.»
Я не стал отрицать.
«Она помешалась на тебе, знаешь?»
«Она здесь? На вечеринке?»
«Сегодня она тебе не нужна», сказала Джой. «Ты уже получил все, что тебе нужно.»
«Она здесь?»
Она покачала головой. «Некоторое время тебе не надо ее видеть.»
Я поразмышлял над этим неадекватным ответом и решил не давить дальше.
Джой надела другой чулок. «Ты тоже еще свихнут на ней. Я просто магнит для парней, влюбленных в других женщин.» Она повосхищалась видом своей ноги в чулке. «Не так уж плохо. Печальные парни трахаются так, словно им надо что-то доказать.»
«И это правильно?»
«Ты же пытался что-то доказать, нет?»
«Наверное, не то, что ты думаешь.»
Она потискала свои груди, пококетливее утраивая их в бюстгальтере. «О, я точно знаю, что ты пытаешься доказать.» Она повернулась к зеркалу, начала намазывать губы помадой, речь ее стала сдавленной. «Я просто… эксперт в делах… вроде этого… как и все… леди на вечеринке.»
«Ты так смотришь на себя?»
Она протянула губы в поцелуе своему отражению. «Мне кажется, во мне есть и кое-что еще, но я не нашла мужчины, который вывел бы это на поверхность.» Она попробовала задумчивое выражение. «С правильным человеком я могу быть очень домашней. Очень заботливой. Когда закончат новое крыло… я уверена, что найду его там.»
«В новом крыле будут настоящие женщины. Прорва конкуренции.»
«Мы все настоящие женщины», ответила она с более чем ноткой раздражения. «Мы еще не там, но направляемся туда. Некоторые из нас уже там. Ты-то должен знать. Бьянка — живое доказательство.»
Не желая исследовать эту или любую другую грань всеобщей фантазии, я сменил тему. «Ну, и какова же твоя история?», спросил я.
«Ты имеешь в виду мою жизнь? Что тебе до нее?»
«Я просто хочу поговорить.»
«Мы поговорили, милый. Просто не надо заходить так далеко.»
«Я не закончил.»
Она взглянула на меня через плечо, выгнув аркой бровь. «Ну, ну. Ты, должно быть, действительно хочешь что-то доказать.» Она поставила локоть на подлокотник кресла. «Может тебе стоит поохотиться за Бьянкой.»
Это была мысль, но та, которую я привык отвергать. Я потянулся под постель, хватаясь за свою бутылку. Напиток, казалось, возымел немедленный эффект, увеличив уровень моего опьянения, и с тем мощность моего отрицания. Цвета комнаты были жирными, словно были сделаны различными оттенками губной помады. Джой казалась личиночно-белой и обрюзгшей, болезненное изобилие плоти, затянутой в черное кружево, монструозная икона сексуальных снов немецкого экспрессиониста.
Она испустила то, что я принял за протестующий смешок. «Конечно, мы можем поговорить, если хочешь», сказала она. И начала снимать свое бра.
«Оставь это дерьмо на себе», сказал я. «Я обойдусь и так.»
x x x
Вскоре после моей ночи с Джой, начал циркулировать слух, что одна из перышек забеременела, а когда я обнаружил, что перышко, о котором все говорят, это Бьянка, я попытался ее найти. Я не слишком поверил слуху. Однако она говорила, что может что-то доказать мне, и поэтому я не полностью его отверг. Я не был уверен, как отреагирую, если окажется, что слух отражает правду, но какой у этого был шанс? Моим намерением было развенчать слух. Я оказал бы ей услугу, заставив посмотреть в лицо реальности. Так, по крайней мере, я говорил себе. Когда оказалось, что я не могу ее проследить, что она в изоляции, я решил, что этот слух, должно быть, просто заговор, предназначенный, чтобы завоевать меня обратно, забросил свои поиски, и снова сфокусировал свою энергию на фреске. Хотя треть стен оставалась неоконченной, у меня теперь была более связная идея о фигурах, которые станут занимать купол, и я жаждал закончить концепцию. Несмотря на живучесть цели, я чувствовал утрату, гнетущее одиночество, и когда с визитом явился Ричард Кози, я бурно приветствовал его, предлагая прохладительное из моих запасов мусорной еды. В отличие от других визитеров, он почти ничего не говорил о фреске, и пока мы ели на нижнем ярусе подмосток, стало очевидно, что он поглощен мыслями. Его глаза бегали вокруг, он хрустел костяшками пальцев, и давал безразличные ответы на все, что я говорил. Я спросил, что у него на уме, и он сказал, что ходил по старому туннелю под самым нижним из полуподвалов. Дверь, ведущая туда, была заклинена наглухо, и потребовалось двое, чтобы ее с трудом открыть. Он верит, что в конце туннеля может быть нечто значительное.
«Вроде чего?», спросил я.
«Я пробежался по кое-каким бумагам в архиве. Письма, документы. Они намекают, что туннель ведет к Сердцу Закона.» Он, очевидно, ожидал, что я заговорю, но я просто жевал. «Я так понимаю, что тебе захочется взглянуть», продолжил он. «Посмотреть, что же ты здесь рисуешь.»
Я встревожился, что Кози может захотеть застать меня одного и закончить то, что он начал многими годами ранее; однако мой интерес был уязвлен и, прослушав его еще несколько минут, я убедился, что его интерес к туннелю чисто академический. Чтобы не рисковать, я захватил с собой пару стамесок, которыми скоблил стены — при открытии дверей они тоже должны оказаться полезными. Хотя было всего лишь три часа ночи, мы направились вниз в полуподвалы, к нам вскорости присоединился Коланджело, который спал в коридоре возле передней. Я взмахнул стамеской и он исчез из вида.
Дверь была древней, ее потемневшие доски перехватывали железные полосы, зарешеченное окошечко находилось на уровне глаз. Она не просто застряла, она была залита бетоном. Я посветил фонариком Кози сквозь окошечко и смог разглядеть мокрое сверкание на кирпичных стенах. Хотя мы оба достали по стамеске, у нас заняло добрую часть часа, чтобы отскрести по кусочкам бетон, и еще минут пятнадцать, чтобы заставить дверь открыться достаточно широко, чтобы позволить нам пройти. Туннель резко спускался вниз целой серией крутых поворотов, и к тому моменту, когда мы достигли пятого поворота, причем конца еще видно не было, я понял, что возвращение назад будет совсем не радостной прогулкой. Стены были скользкие на ощупь, крысы семенили и визжали, а воздух… затхлый, вонючий, мерзкий. Ни одно из этих слов, ни даже их комбинация, не годилось для передачи мерзости разлитой в воздухе вони. Молекулы разложения, казалось, липли к моему языку, к внутренней поверхности ноздрей, оседали на коже, и я подумал, что если туннель в самом деле ведет к Сердцу Закона, то это сердце, наверное, прогнило до основания. Я завязал рубашку вокруг нижней части лица и чуток отфильтровал резкую вонь, но не смог блокировать ее полностью.
