— Я не волнуюсь, — сказал Нескуба. — Но вы ведь сами говорите: явление парадоксальное… Ну хорошо, хорошо, идите отдыхайте, а звезды… звезды тем временем могут еще высыпаться из этой гравитационной ловушки, и все станет на свои места.
Лойо Майо попятился к выходу, с подозрением поглядывая на капитана. Догадался, что тот думает о нем, и это только подтвердило его собственное предположение о психике Нескубы: ведь сумасшедшие считают ненормальными всех, кроме себя.
— Да-да, — бормотал астроном, — вы тоже отдохните… Все крайне переутомлены.
Нескуба шел за ним до самого выхода, заслоняя собой экран, и все беспокоился: «Только бы он не заметил скопления звезд, только бы не заметил…» Закрыв массивные двери, вздохнул, вернулся на свое место у пульта. Черная фотография, принесенная астрономом, почему-то тревожила, мозолила глаза, и он резко отодвинул ее в сторону. Какая-то бессмыслица — Метагалактика в элементарной частице! Бесконечно большая масса замкнута в бесконечно малом пространстве. А луч? Как он мог вырваться оттуда? Ну и фантастика! Игра больного воображения, и больше ничего…
Перевел взгляд на обзорный экран и даже улыбнулся. Вот она — Вселенная. А вот и новая Галактика, а он болтает о какой-то элементарной частице! Да, свихнулся, бедный, не иначе.
Нескуба соединился с каютой Илвалы, но психолога не оказалось на месте. Передал радиовызов по всему кораблю, и минут через десять Илвала явился.
— Взгляни, — капитан указал на черную фотографию и пододвинул лупу. — Это принес Лойо Майо.
Илвала улыбнулся:
— Знаю, я как раз от него.
— Ну, как он там?
— Беспокоится, что травмировал твою психику.
Теперь и Нескуба рассмеялся, его широкая, как опахало, борода задрожала.
— Какой же ты ставишь диагноз? Не pseudologia phantastika?[8] Жаль, если такой ученый…
— Не торопись с выводом, Гордей. — Илвала сел рядом с Нескубой, повертел фотографию в пальцах. — Это ведь документальный снимок, и он содержит информацию.
— Какую? О чем?
— О структуре Вселенной.
Нескубу передернуло:
— Что здесь происходит? И ты туда же?
— Видишь ли, капитан, они там в обсерватории ни на минуту не прекращали наблюдений. Можем ли мы им не доверять? Почему?
— А вот почему! — Гордей резким движением руки указал на обзорный экран, где отчетливо видно было скопление звезд. Однако на Илвалу это не произвело впечатления.
— Я не астроном и не физик, дискутировать с тобой не собираюсь. Вызови специалистов, а я послушаю. Интересно: что они скажут?
Нескуба с удивлением посмотрел на психолога, но склонился над микрофоном внутренней связи. Вызвал астрофизика Хоупмана, Идерского и, естественно, астрономов. Лойо Майо явился на этот раз со своим коллегой — Александром Осиповым, который все время хмурил брови. Сам Лойо Майо казался спокойным, едва ли не равнодушным, но по тому, как дрожали у него пальцы, когда брал он в руки «черную фотографию», Нескуба заметил, что он сдерживает свои эмоции. Но что его волнует? Неужели это неожиданное «открытие» или обсуждение, на которое они собрались?
— Ну что ж, товарищи, хотя перед нами вечность, зря время терять не будем, — капитан сдержанно улыбнулся и продолжал: — Вы, вероятно, уже кое-что слышали об астрономической сенсации, и вот возникла мысль обсудить ее всем вместе. Прошу вас, Лойо Майо, проинформировать товарищей более подробно.
— Вот здесь, — сказал Лойо Майо, подняв фотографию над головой, — портрет Вселенной, последний портрет… Наружные размеры всей нашей Метагалактики, — здесь Лойо Майо иронически улыбнулся, — бывшей нашей Метагалактики — составляют сейчас 10x3 сантиметра. — Он положил фото на блестящий пластик пульта управления. — Мы должны это учитывать, прокладывая дальнейший маршрут… Если бы я oдин получил такие результаты, то подумал бы, что сошел с ума. Но ведь мы вели наблюдение вместе с Александром Осиповым.
Все слушали Лойо Майо как завороженные. Вся Метагалактика — в элементарной частице! Миллиарды миллиардов звезд, планет… Неисчислимая энергия, эмоции, мысли, прошлое и будущее — живая, бурлящая материя… Да как же все это может поместиться в микроскопическом объеме?
Воображение Нескубы, наконец здравый смысл сопротивлялись, не принимали такого парадоксального допущения.
Когда Лойо Майо закончил, некоторое время царило молчание. А потом заговорили все сразу, и Нескубе пришлось повысить голос, призывая к порядку.
У компьютера расположился Хоупман, маленький, сморщенный старикашечка, и на экране возникло кружево формул, которью невозможно было опровергнуть. Аналитический ум агрофизика убеждал тонкой логикой мышления. Формула Вселенной разрасталась, как некое волшебное дерево, и ее символические знаки, такие невыразительные сами по себе, будучи собраны в систему, обретали фантастическую силу. Они сжимали и спрессовывали Метагалактику в тот квант пространства) который выражался величиной Ю-33 сантиметра. Макрокосм в микрокосме, бесконечное в конечном! Указывая на испещренный формулами экран компьютера, Хоупман напомнил, что подобные космологические идеи выдвигались еще в двадцатом столетии и что кое-кто считал это игрой ума по схеме: «Что случилось бы, если бы было так…»
— Теперь мы видим, что это не умозрительные конструкций, а сама реальность, — устало произнес астрофизик.
— Реальность… — тихо повторил Нескуба, растерянно глядя на коллег. — А это разве не реальность? — и он указал на скопление звезд в левом верхнем углу обзорного экрана. Голос его звучал немного раздраженно. — Что же это, по-вашему?
И тут все умолкли: взгляды заскользили по большому обзорному экрану, где белели какие-то пятнышки.
Хоупман пожал плечами:
— По всей вероятности, иная Вселенная открывается перед нами. Космический Гольфстрим выносит нас на новый простор.
— А что вы на это скажете, Идерский?
— Что ж, эти утверждения не противоречат теории и, как видим, подтверждаются действительностью. Нам только нужно преодолеть инерцию привычного мышления. Мироздание неизмеримо сложнее, чем мы себе представляли до сих пор, как в смысле структуры, так и в отношении фундаментальных законов.
Идерский шевельнулся и… поплыл по воздуху. В той же позе — словно все еще сидя на стуле.
— Осторожно! — воскликнул Нескуба. — Держитесь за сиденье!
Но его предостережение запоздало: все, кроме него самого и Осипова, который тоже успел вцепиться в подлокотники, очутились под белым пластиковым куполом. Беспомощно барахтаясь, они то касались друг друга, то разлетались в разные стороны. Один ворчал, другой что-то выкрикивал, третий смеялся — все находились уже в состоянии эйфории, даже Осипов перестал хмуриться. Невесомость! Путы гравитации порвались. Невесомость — это ведь спасение! Невесомость — что может быть прекраснее!
