Вседневное дворянской чести соблюдение, к коему я уже совсем оборкался, решимости мне изрядно поприбавило; оттого-то, не промедлив, от стола я поднялся и сему сборищу объявил внятно, что не намерен более сносить сего скотства. Электрика с приятелями таковые мои слова немало смутили, и ближе сидевший даже руку протянул выключить плейер, но Михаил сего сделать не позволил и сущим петухом на меня налетел:
– Ты что, блин? Вместо спасибо еще морали читаешь? Наставник хренов! У вас у всех уже крыша поехала от вашего …ного фильма! Дефицитом кормите, блин, так что, – я за эту кормежку должен в дурдом попасть?! Болт тебе с левой резьбой! Поклоны эти, блин, язык сломаешь; круглые сутки ходишь в этом дерьме… – Щедро чернословя, шурин мой любезный рванул на себе гусарский доломан. - Нетуж, хрена вам лысого! Мне Никита сказал, скоро эпизоды мои допишут, валюту и червонцы мне в зубы, и гуд бай! А кто хочет, может тут и дальше… знает чем заниматься!..
Михайлову брань более слушать не желая, без дальнейших околичностей пошел я к выходу. Один из друзей электрика, вовсе уж пьяный, вознамерился меня задержать, но, мною отброшен, на ногах не удержался и таковыми руладами меня проводил, что я прежде и не слыхивал, паче же того пустую бутылку бросил, у ног моих разбившуюся…
Понять немудрено, что беседа сия ничего иного, кроме чувствий самых тягостных, вызвать во мне не смогла; оттого и в дни последующие, когда сцены наши с Михаилом доигрывать привелось, за грань сношений сугубо делом предписанных я не переступал и никакого дружества к оному молодцу не изъявлял.
Само собою, ото всех печалей излечивала меня лишь Елизавета. После свадьбы нашей, то ли подлинной, то ль потешной, дразнила и возбуждала нас сама сия неопределенность. Встречались мы, трепеща каждою жилкою от страсти, но вести себя старались власно как под присмотром строгой маменьки; и ах, сколько же сладости, а равно и муки в сих наших встречах бывало! Вот и в конце той недели, с Лизою уговорившись совершить верховую прогулку, подсадил я суженую мою в седло, хотя слуга исполнил бы сие куда исправнее; но уж как влекло меня обвить рукою гибкий стан ее в бархатном лиловом казакине, а Лиза куда долее необходимого пальчики свои в руке моей задержала.
Не раз уж езживал я на сем, по кличке Шут, невысоком соловом жеребце, довольно смирном, и уверен был, что оный и в парке, инде лесу подобном, меня не подведет. Лиза же, наездница преопытная, хотя и боком сидя в седле, разом взяла на себя главенство и, белой крапчатой Чайке своей дав шенкеля, увлекла меня за собою.
Оставивши по левую руку церковь, где нас венчали, свернули мы в аллею поперечную, меж рядами каштанов, опавшие блестящие плоды коих Лиза почасту с детскою игривостью собирала. Из-за дикой заросли кустов и садов запущенных серые крыши выказывались безлюдного села, по другую же сторону дороги тянулось поле, сугубым бурьяном и чертополохом заросшее.
Таково ехали мы, время препровождая в беседе о вещах по видимости маловажных, но для нас двоих сугубо дорогих; достигнув же конца поля, невольно умолкли, ибо предстало нам зрелище сумрачное, холодом душу тронувшее.
Увидев поначалу лишь груду металла заржавленного, затем различили мы две машины, как бы слившиеся в нерасторжимом объятии. Преогромный танк, с орудием разорванным и скрученным, одною гусеницею навалился на трактор вовсе расплющенный, токмо радиатор с фарами власно как в предсмертной судороге к небу обративший. Далее автобус обретался, видать, местными мастерами покрытый с боков бронею, неинако сим танком в упор прежестоко расстрелянный… Быть может, и иные останки былого сражения поблизости находились, но кусты и травы увядшие, сплошную стену образуя, увидеть сего не давали.
Недвижно сидя в седлах и за руки взявшись, глядели мы на все сие, слова не говоря, но думая без сомнения об одном. Здесь боевая ужасная машина в последний свой поединок вступила с мирною техникою, наскоро для боя переделанною, и конец свой бесславный встретила, груду лома и мертвых тел нагромоздивши, – зачем?..
То были последние следы смуты, Великим Распадом именуемой. Пять лет тому назад, когда Советский прежний Союз, нищетою и бунтами разрушаемый, все же из былой единой империи в иное, свободное содружество народов медленно, но верно обращался, соотечественники мои, не стерпев сих испытаний, столкнулись в сотнях незатихающих усобиц. Тут былые, вековой давности, межевые споры малых народностей поспешествовали жестокой распре; там юность пылкая, воспламененная словом седовласого, праведным гневом дышащего легендарного миротворца, "узника совести" (в действительности же отбывавшего тюремный срок за растление малолетних), бросалась на штурм воинских казарм; в ином месте командир некоего подразделения, крушением привычных устоев в прямого безумца обращенный, приказывал расстрелять мирное шествие… Равно невежеством и мстительною злобою полные, равно к чужому мнению нетерпимые, стражи порядка и бунтовщики друг друга неистово терзали, покуда не обратили страну в сущий ад.
При сем торговля все в больший упадок приходила; земледелие, коим Россия хлебная всегда славна была, от заводов более орудий своих не получая, хирело, тучные нивы сорною травою зарастали; сами же заводы, будучи и друг от друга, и от всякого снабжения отрезаны, также работу постепенно прекратили… Одни республики, каковы Азербайджан и Молдова, к сопредельным государствам сами поспешили присоединиться, иные захвачены были военною силою, как Армения Турцией, или же под угрозою войны земли своих отдавали, по примеру самой России, у коей и немцы, и финны, и японцы, и даже вчерашние советские прибалты не преминули по доброму куску себе отрезать.
Москва, да и прочие столицы былых республик власть свою державную утратили полностью. Всякое племя себе гимны, флаги, гербы и конституции наперебой изобретало, таможнями от соседнего, столь же бедствующего племени отгораживаясь. Властей восходящую лестницу, некогда единую, множеством мелких, но столь же или более деспотических заменив, сих племен вожди к рукам скудные своих земель достояния прибрали, народам вновь ничего не оставив… И большую еще сумятицу оные спесью надутые князьки творили, газопроводы да нефтепроводы, прежде всем от Балтики до Чукотки служившие, перекрывая или разрушая вовсе, лишь бы соседу оное топливо не досталось.
Некоторое время страны богатейшие даже и помогать нам тщились, немало провианту и иных товаров присылая, но скоро все доброхоты на том сошлись, что бездонную пропасть не наполнишь и любые даяния в сем пространстве, шестую часть земли занимающем, без следа растворяются, лишь президентов бесчисленных да ихнюю челядь обогащая…
