Ознакомительная версия.
— А Агентство, значит, не желает?
— Агентство само разрывается изнутри, у каждой из противоборствующих сторон там есть свои люди. Иначе и быть не может. Вы стали крупным козырем в игре. Пожалуй, самым крупным.
— Из-за моего несчастья?
— Именно. Ведь невозможно проверить, что вытянет из вас Шапиро и его компания. Кроме нескольких человек, никто не будет знать, действительно ли они получили какую-то четкую, однозначную информацию или попросту сообщают, будто получили, и доведут ее до всеобщего сведения либо сначала до сведения Совета Безопасности, впрочем, не в том дело, кого они уведомят прежде, а в том, что никто, в том числе и вы, не сможете установить, лгут они или говорят правду.
— Скорее всего будут лгать, коли диагноз уже установлен ими заранее…
— Похоже на то. Я не всеведущ. Во всяком случае, силу они применить не смогут.
— То есть? Шапиро говорил…
— О нападениях? Они были подстроены, мистер Тихий. Да-да. Но подстроены так, чтобы вы не расстались с жизнью: ведь от этого никто ничего не выиграл бы.
— Кто это делал?
— Разные стороны и с разными намерениями. Вначале, скажем, спонтанно и для того, чтобы заполучить вас, а потом, когда их попытки провалились, чтобы вас немного поприжать, припугнуть, а когда вы вконец раскиснете, то, по их мнению, сами кинетесь в дружеские объятия Шапиро и компании.
— Подождите. Грамер… так меня хотели напугать или не хотели?
— Вы слишком медленно соображаете. Вначале кто-то, конечно, хотел, но не получилось, а потом в Агентстве поняли, что нечего ждать, пока кто-нибудь опять попытается. Агентство, то есть исполнительный орган так называемой Охраны миссии, устроило несколько небольших представлений в вашу честь.
— Получается, что вначале Агентство меня охраняло, а потом нападало? Так, что ли? Вначале все было подлинным, а потом отрежиссированным?
— Именно.
— Ну, хорошо. Допустим, я все-таки позволю себя обследовать. Что дальше?
— Бридж или покер.
— Не понимаю.
— Начнется своего рода игра. Торговля. Предвидеть можно только самое начало, но не остальное. То, что на Луне не все идет, как задумано, уже ясно. Осталась альтернатива: возникает там угроза Земле или не возникает? До сих пор все указывало на то, что никакой угрозы нет и не будет, по самой осторожной оценке, ближайшие сотни лет. А может, тысячи, даже миллионы лет, но политики на такой период планировать не могут. До трехтысячного года, во всяком случае, можно спать спокойно. Но кто тогда захочет спокойно спать? Безопасная Луна тоже нужна не всем.
— Зачем?
— Чтобы заявить: ни у одного государства там уже нет арсеналов, нет ничего, лунный проект благополучно скончался, Женевские соглашения потеряли смысл, всякую силу, надо возвращаться к Клаузевицу.
— Но отсюда следует, Грамер, что так или иначе все кончится скверно. Если угрожает нашествие, надо что-то предпринять против Луны, а если оно не угрожает, надо вооружаться по-старому, по-земному, так?
— Верно. Вот вы и сообразили. Таков итог.
— Хорошенький итог! В таком случае тайна, заключенная в моей голове, ломаного гроша не стоит…
— Вот тут вы ошибаетесь. В зависимости от того, что они сообщат в результате исследования вашей особы, можно будет составить различные формулки.
— Какие еще формулки?
— Как показали наши компьютеры, не меньше двадцати. В зависимости от результата исследований, не реального, а того, который они огласят в качестве результата.
— И вы этого не знаете?
— Конечно. Они и сами еще не знают. Группа Шапиро тоже не монолитна. И там представлены различные интересы. Дело в том, Тихий, что они не обязательно сообщат стопроцентную ложь. Стопроцентная ложь исключена. Такое было бы возможно лишь в том случае, если бы они были надежно законспирированной группой обыкновенных платных лжецов. А они не могут даже исключить возможность того, что вы в ходе исследований ничего не узнаете о содержимом вашего правого мозга и все-таки неожиданно включитесь в игру.
— Каким образом?
— Не будьте ребенком. Разве вы не можете потом написать в «Нью-Йорк таймс», или в «Цюрихер», или куда-то еще, что они обнародовали искаженный диагноз? Что-то подлатали или неверно интерпретировали? Тогда крупный скандал неизбежен. Достаточно подвергнуть сомнению их выводы, и сразу же отыщутся крупные специалисты, которые встанут за вас стеной, требуя новых, контрольных исследований. Тогда уж сам дьявол не разберет, где правда, а где ложь.
— Коли так хорошо просматриваете ситуацию вы, почему ее не видят люди Шапиро?
— А что они могут в создавшемся положении делать еще, кроме как уговаривать вас согласиться на аускультацию? Все, хотя и стоят на разных позициях, находятся в безвыходном положении.
— А если меня… убить?
— Тоже скверно. Даже в случае самоубийства подозрения в убийстве разлетятся по всему свету.
— Не верю, чтобы нельзя было повторить то, что удалось сделать мне. Правда, Шапиро говорил, что попытки уже предпринимались, но безуспешные. Однако ведь экспедиции можно повторять.
— Конечно, можно, но и это тоже безвыходный лабиринт. Вы удивлены? Тихий, у нас мало времени. Возник идеальный пат в мировом масштабе, нет таких действий, которые гарантировали бы сохранение мира, есть только различные степени риска.
— А что посоветуете вы, мой ангел-хранитель?
— Советую не слушать ничьих советов. Моих тоже. Я представляю определенные интересы, не скрываю, меня к вам прислал не Господь Бог, не провидение, а сторона, которая не желает, чтобы возобновилась гонка вооружений.
— Допустим. И что же я должен сделать, по мнению этой стороны?
— Пока ничего… Совершенно ничего. Сидеть смирно. Не звоните Шапиро. Встречайтесь с сумасшедшим стариком Грамером еще несколько недель, а возможно, дней — посмотрим, что будет дальше.
— Почему я должен вам верить?
— Я же сказал, что вы вовсе не обязаны мне верить, я только схематически обрисовал ситуацию. Единственное, что мы сделали, — на часок отключили главный трансформатор штата, а теперь я заберу свои электронные шмотки и пойду спать. Как вам известно, я ведь миллионер в состоянии депрессии. До свидания, Джонатан.
— До свидания, Аделейд, — отозвался я.
Грамер на четвереньках направился к двери, открыл ее, в коридоре кто-то стоял, мне показалось, что он подал Грамеру какой-то знак. Грамер поднялся, тихо прикрыл за собой дверь, а я сидел, пока не загорелся свет. Ноги у меня вконец затекли.
Я погасил лампу и лег на кровать. Там, где сидел Грамер, поблескивало что-то похожее на плоское колечко. Я осмотрел его вблизи. В середину был вставлен маленький, свернутый в трубку листок бумаги. «В случае чего», — гласили кривые, словно в спешке написанные буквы. Я отложил смятую бумажку и попытался надеть колечко на палец. Оно было на удивление тяжелым, возможно, свинцовым? С одной стороны на нем была выпуклость вроде фасолины с небольшим отверстием, словно от прокола иглой. Оно не влезало ни на один палец, кроме мизинца. Не знаю почему, это колечко беспокоило меня больше, чем оба визита. Чему оно могло служить? Я попытался провести им по оконному стеклу, но оно не оставило и следа. Я его даже лизнул. Оно показалось мне солоноватым. Надеть на палец или не надевать? В конце концов я надел, не без труда, и взглянул на часы. Миновала полночь, но сон не шел. Я действительно не знал, чем заняться, как поступать. Меня беспокоило даже то, что левые рука и нога ведут себя совершенно спокойно, и в полудреме их безучастность казалась мне очередным подвохом, на сей раз поджидающим меня изнутри. Как часто бывает, мне снилось, что я не могу заснуть, либо же, заснув, считал, что бодрствую. Некоторое время я пробовал разобраться, сплю или нет, и маялся над этим до тех пор, пока наконец не стало немного светлей. Я подумал, что светает, а значит, мне все-таки удалось поспать несколько часов. Однако свет шел не со стороны задернутого гардинами окна, а сочился из-под двери, выходящей в коридор, и при этом был на удивление ярким, словно на порог моей комнаты у самого пола кто-то направил мощный рефлектор. Я сел и свесил ноги. Из-под двери втекало что-то похожее на ртуть. Маленькие шарики катились по паркету, собираясь в плоскую лужу, которая с трех сторон уже добралась к коврику у кровати, а странная металлическая жидкость все прибывала из-под двери. Уже почти весь пол блестел, как ртутное зеркало. Я зажег настольную лампу. Пожалуй, это была не ртуть, скорее жидкость напоминала потемневшее от времени серебро, ее уже было столько, что она подмыла коврик, и он шевелился. Свет за дверью погас. Я сидел, наклонившись, широко раскрытыми глазами глядя на то, что творилось с тягучей металлической жидкостью. Она распадалась на микроскопические капельки, капли склеивались в кучки наподобие гриба; потом все вспухло, словно дрожжевое тесто, и, твердея, поднялось вверх. «Несомненно, это сон», — сказал я себе, однако, несмотря на столь категоричное заявление, у меня не было ни малейшего желания коснуться босой ногой «живого серебра». Глупо, но я не столько удивлялся, сколько испытывал удовлетворение от того, как удачно подобрал название. Оно действительно двигалось, как нечто живое, но и не думало превращаться ни в растение, ни в животное, ни в сам не знаю какого монстра, а образовало пустой кокон, какой-то все более человекоподобный панцирь, точнее, не совсем удачно выполненную штамповку панциря с большими дырами и огромной продолговатой щелью спереди. Значительно позже, когда я пытался реконструировать в памяти эти метаморфозы, ближе всего мне показалось сравнение с прокручиваемым обратно фильмом: как будто кто-то вначале соорудил странную разновидность доспехов, а потом стал их разогревать, пока они не расплавились и не превратились в жидкий металл, только все это происходило на моих глазах в обратном порядке. Сначала жидкость, потом выросшее из нее пустое тело, потому что это все-таки не было панцирем, уже не блестело, а становилось матовым и напоминало большой манекен, что-то вроде витринной куклы с безволосой головой, безгубым и безносым лицом, но с круглыми отверстиями вместо глаз, и, наконец, манекен стал превращаться в женщину противоестественной величины, нет, не так — в пустую внутри и раскрытую, как шкаф, фигуру женщины, которая, черт побери, выделяла из себя одежду: вначале покрылась нижним бельем, потом на белье появилась светлая зелень платья, и, уже успокоенный тем, что все это мне наверняка снится, я встал с кровати и подошел к «призраку». Тогда платье из зеленого сделалось белым, напоминающим больничный халат, а лицо стало обретать человеческие черты. Светлые волосы прикрыла медицинская шапочка с красной полоской. «Довольно, — решил я. — Надо просыпаться, уж слишком идиотский сон». Но прикасаться к приснившемуся существу у меня желания не было. Я видел всю комнату, освещенную лампой, стоявшей на ночном столике, письменный стол, гардины, кресла, долго стоял в нерешительности, потом снова взглянул на мираж. Женщина очень походила на медсестру Диди, которую я не раз встречал в саду и у доктора Гоуса, но была значительно крупнее и выше. Она сказала: «Войди в меня, потом выйдешь отсюда, возьмешь „тойоту“ доктора, выедешь, ворота открыты; только оденься сначала и не забудь деньги, купишь билет и полетишь к Тарантоге. Ну не стой столбом, как санитарку тебя никто не задержит…» «Но она больше тебя», — пробормотал я, очумевший не столько от ее слов, сколько от того, что она говорила вовсе не ртом. Голос исходил из ее тела, которое вместе с белым халатом распахнулось так, что я действительно мог войти внутрь. Только стоило ли это делать? Почему-то я вдруг начал весьма логично мыслить. В конце концов я подумал, что это не обязательно должен быть сон, ведь существует же техника молекулярной телеферистики, я сам испытал ее на себе. Может, передо мной реальность? Но в таком случае, кто знает, не ловушка ли это?
Ознакомительная версия.
