Что-то я ударился в экономику. Но ведь она многое решает. Давным-давно был построен пластмассовый домик. Об этом даже газеты писали. А где эти домики? Ну, хотя бы в малой серии. То ли дело домики из состава Даркова. Прочно, надежно и дешево. Опять экономика! А что поделаешь? Ведь и Братухин ссылался, по существу, на материально-техническую базу. Так неужели же группа научных работников не может определить, почему разрушаются стены столь необходимых всем домиков? Трудно поверить. Боюсь, что комсомольцам, которые пришли к нам с конкретной мечтой о будущем, еще труднее поверить в нашу беспомощность.
Александр Петрович оглядел присутствующих и, видимо от волнения, глухо заговорил:
— Очень нравится мне ваша нетерпеливость. Целеустремленность. Хотели бы мы вам помочь. Но самое трудное у нас впереди. Вон там, — указал он на темное окно, — стоит наша машина. Отказалась работать. А почему? Она же не говорит. Пробуем и так и эдак заставить ее работать. Не хочет. Но мы не теряем надежды и думаем, что в ближайший месяц все разрешится к нашему общему удовольствию.
Мне показалось, что ребята поверили начальнику строительства и ушли от нас радостные, окрыленные. Но мне стало боязно за него. При создавшихся обстоятельствах можно и обмануть доверие ребят. А это никак нельзя. Это преступление перед твоей совестью.
Ну, кажется, я еще никогда так много не писал в свой «технический дневник». Но уж больно меня захватила целеустремленность, одержимость, ощущение, будто комсомольцы из совхоза принесли с собой «чертеж мечты».
Уже четыре часа утра. Скоро начнется новый рабочий день, Алешка мечется в бессоннице. Поволновался он за сегодняшний вечер достаточно. А как он глядел на Братухина — этого парня из совхоза! Не мог сдержать восторга Алешка — парень, как любит подчеркивать Литовцев, воспитанный в капиталистическом мире…
Сам же Литовцев, кажется, не радовался ничему: ни самозабвенному труду комсомольцев, ни их мечте о новом поселке, новом городе, ни свершению «планов наших громадья», что так любил Маяковский. Держался Валентин Игнатьевич индифферентно, будто ни в чем не заинтересован.
Из туманной пелены над горизонтом поднималось солнце, хмурое, недовольное, точно его потревожили слишком рано. Кутаясь в дырявые облака, оно скупо осветило размокшую глинистую дорогу, посеревший забор стройплощадки и человека в ватнике с красным шарфом. Шарф подчеркивал скудость красок и как бы звенел на сером фоне неба, земли и всего окружающего. Алексей мыл в луже свои резиновые сапоги, низко склонившись, черпал воду пригоршней, тонкой струйкой лил на блестящий черный носок, повторял это много раз, видимо не замечая, что к каблукам прилипли тяжелые комья жирной глины. Все это делалось машинально и совершенно напрасно, потому что на стройплощадке, куда намеревался сейчас идти Алексей, тоже глины достаточно, — сапоги опять станут грязными. Впрочем, не все ли равно.
Алексей стряхнул капли с покрасневшей от холода ладони и, поднявшись по ступенькам к проходной, нерешительно взялся за ручку двери. Было еще темно, когда, измученный бессонницей, он вышел в степь. Казалось, что, когда остаешься один на один с бескрайними просторами родной, лишь недавно обретенной земли, с пашнями и осенними туманами, что так заботливо прикрывают всходы, с безветренной тишиной, когда слышишь лишь плеск воды под ногами, именно сейчас, в эти минуты, и прояснится твоя дорога в жизнь. Ведь у него она совсем иная и только начинается.
Держась за ручки двери, он медлил открывать, ждал, что вдруг вот здесь еще до звонка, призывающего к началу работы, придет к нему ясная в своей живительной свежести мысль, которую он все утро искал на пустынных дорогах.
Дверь стремительно раскрылась. Алексей, поскользнувшись, чуть не упал со ступенек.
— Ты куда исчез? — выпалил Багрецов, и в голосе его слышалась тревога. — Всю территорию обыскал. Беги скорее к Мариам Агаевне, она беспокоится.
— Зачем беспокоится? Со мной ничего не случится.
— А ты не о себе. О других подумай. Ты же знаешь, что Мариам Агаевна нездорова. Побыл бы с ней. Ей воды подать некому.
— Я обязательно к Мариам пойду сегодня, — сказал Алеша, выслушав упрек Вадима.
Незаметно для себя Алексей все больше и больше стал ценить эту молчаливую женщину, которая, не навязывая своей дружбы, очень тепло и заботливо к нему относилась. Вначале он испытывал к Мариам простое уважение, главным образом из-за отца, — отец с ней счастлив, а это уже многое значит, сыну тоже надо быть благодарным за любовь этой женщины к отцу. Но сейчас, когда Алексей полюбил сам и понял всю глубину этого великого чувства, в сердце его потеплело. Оно наполнилось нежностью и к Мариам. Любовь к Наде безгранично расширила мир. Надо только найти самого себя и не потерять Надю. Вечером, после разговора с ней, Алешка не спал всю ночь, а к утру ушел бродить по степи.
…Багрецов проснулся от громкого стука в окно. Светало, белела подушка на кровати Алексея, а самого Алексея не было. Вадим отдернул занавеску и в неверном свете начинающегося утра увидел Надю. Закутавшись в одеяло, он приблизил лицо к стеклу и, указывая на Алешину кровать, отрицательно помотал головой.
Однако Надя не уходила. Вадим почувствовал что-то неладное, быстро оделся и распахнул дверь. Надя вошла молча и тяжело опустилась на стул.
— Ты меня все еще любишь?
Силясь подавить волнение, Вадим спросил:
— Опять издевка?
— Нет, Димка. Теперь этого не может быть.
Закрыв лицо руками, точно ей было стыдно и больно, Надя тихонько раскачивалась.
Все еще ничего не понимая, Вадим отвел Надину руку, надеясь увидеть смеющиеся хитрые глаза, но рука ее была мокра от слез.
— Надюша, что с тобой?
Она подняла к нему заплаканное лицо и заговорила горячим шепотом:
— Я знаю, что так не бывает. Ужасно! Но прости меня, дуру… Ты самый хороший, честный, добрый. Ты поймешь меня. Другому бы никогда не сказала…
Безвольно опустив плечи, Димка молча выслушивал ее излияния, а в душе было пусто и холодно. Он давно уже примирился с чужой любовью — пусть они будут счастливы, — но тонкий лучик надежды все еще где-то мерцал. Теперь же он исчез навсегда.
А Надя говорила, что не знает, как поступить, хотя и верит Алешке, который любит ее ничуть не меньше, чем она его. Но гордость, мужская гордость виновата. Алексей считает, что пока он еще ничего не добился в жизни, ему нужно остаться здесь, получить настоящую профессию.
