— Вы должны перенестись во времени, Уэллс! Понимаете? Должны непременно оказаться во времени, предшествующем неизбежному! Постарайтесь вспомнить, что вам снилось на ферме и какие кошмары стали причиной вашего перемещения, свидетелем которого я стал! — вопил Клейтон, покраснев от натуги. — Вспомните… и постарайтесь перенестись еще раз!
Уэллс поднял свое птичье лицо к агенту и на секунду встретился с ним взглядом, успев понять, что сейчас упадет, что Клейтон разожмет свою руку, потому что прочел в глазах агента просьбу простить его.
— Сделайте это! Уверяю, вы сможете это сделать, доверьтесь мне! Вы один можете нас спасти! — крикнул напоследок агент.
Рядом послышался голос Чарльза, и в поле зрения Уэллса даже появилась рука, тянувшаяся к нему.
— Хватайтесь за мою руку, Уэллс!
Но он не успел. Агент, улыбаясь, взглянул на Чарльза, и в это мгновение Уэллс почувствовал, как пальцы Клейтона разжимаются, отпуская его и отправляя в пустоту, навстречу мутным водам. И пока он отчаянно барахтался в воздухе, в его памяти, должно быть, всплыл тот кошмар, а возможно, это произошло позже, когда его кости почувствовали удар о воду и бурлящий поток потащил его в Темзу, или же это случилось на ничейной земле, что расположена между настоящим и прошлым и называется четвертым измерением. Он этого не помнил. Все произошло чересчур сложным, чересчур головокружительным, чересчур… невозможным образом. Но кошмар, преследовавший его на ферме, он помнил. Тот же самый кошмар, который частенько мучил его на протяжении последних лет и в котором он бесконечно долго падал и падал в бездонную пустоту, хотя его не покидало странное ощущение, будто, падая, он не перемещается в пространстве… Это всегда приводило его в замешательство. Но отныне он будет спокоен, подумалось ему, потому что наконец понял, в чем тут дело: его тело перемещалось только во времени. Он падал сквозь время.
Он тряхнул головой и улыбнулся про себя, вспомнив, как не хотел верить, что может путешествовать во времени, хотя Клейтон убеждал, что сам наблюдал, как он переместился на четыре часа по временной шкале. Но теперь ему ничего другого не оставалось, кроме как признать это: он, Герберт Джордж Уэллс, автор «Машины времени», мог перемещаться во временном потоке благодаря приспособлению, которым, по уверению Клейтона, обладает его мозг и на которое ссылался также Посланник. Этот механизм он включает, когда испытывает излишнее напряжение, как это произошло во сне на ферме. Но если в тот раз он переместился на каких-то жалких четыре часа, то теперь, должно быть, надавил на кнопку с исполинской силой, потому что спустился по той же шкале почти на семьдесят лет!
Не веря до конца самому себе, он швырнул газету в урну и неприкаянным призраком принялся бродить по этому незавершенному городу, стараясь примириться с тем, что оказался в прошлом. Он зашагал по Лондону почти без цели, испытывая, очевидно, такое же чарующее изумление, какое в свое время ощутили путешественники во времени, которых Мюррей отправил в 2000 год. Чувствуя странное смятение, граничащее с тревогой, Уэллс оглядывался по сторонам, пораженный, что попал в город, знакомый ему лишь по историческим трудам и газетам прошлого, причем ощущение волшебства усиливалось оттого, что он знал, во что этот город превратится по прошествии лет, в отличие от людей, с которыми он сталкивался на улицах, мощенных, между прочим, брусчаткой из шотландского гранита или терракотовыми плитками, где общественный транспорт был представлен малочисленными омнибусами, которые тянули мулы. Уэллс долго — ему казалось, не один час — бродил по Лондону, не в силах остановиться, отказываясь принять положение вещей. Он знал, что, как только это сделает, испытываемое им беспокойство достигнет своего апогея, превратившись в страх, ибо не забывал, что судьба забросила его в прошлую эпоху, весьма отличавшуюся от той, в которой он жил. Лондон в то время состоял из Сити и еще нескольких районов вроде Пимлико, Мэйфэра, Сохо или Блумсбери, а также Ламбета и Саутуорка на другом берегу реки. Он убедился, что пространства к западу от Гайд-парка и к югу от Воксхолл-гарден почти не застроены. Челси был, по сути, отдельным городком, соединенным со столицей через Кингс-роуд, а к Айлингтону, Финбери-Филдс и Уайтчепелу подступали зеленые поля, доходившие до подножия римской стены. От Найтсбриджа до Пикадилли в глаза бросались приметы не торопившегося исчезнуть сельского Лондона: повсюду виднелись хуторки, огороды, молочные фермы, конюшни, а то и мельницы. Не было ни здания парламента, ни Британского музея, и колонна Нельсона не возвышалась горделиво на Трафальгарской площади, которая представляла собой далекую от благоустройства территорию, занятую королевскими каретными сараями.
Устав от долгой прогулки, Уэллс сел на скамейку и попытался раз и навсегда усвоить: он видит вокруг не декорации, а находится в самом что ни на есть настоящем 1829 году, где время кончается, потому что по другую сторону расстилается глубокая пропасть. Завтра, откуда он прибыл, еще не наступило. Он затерялся в чужой эпохе, где никто из его знакомых еще не родился, и не знал, как ему возвратиться в свое время, если такое вообще возможно. Он перенесся сюда благодаря напряженному состоянию, которое, похоже, было тем самым топливом, что питало непонятную машинку, размещенную в его голове, но не был уверен, что сумеет вызвать его искусственно, прибегнув к самовнушению. К тому же в любом случае он не сумеет избрать пункт своего назначения. Он будет перемещаться вслепую и, быть может, в результате окажется в еще более ранней эпохе, что его особенно страшило, потому что чем глубже погружался бы он в прошлое, тем менее известным оказывался мир, в котором ему пришлось бы жить. Лучше уж переждать здесь, в этой эпохе, надеясь на то, что обязательно должно произойти, только неизвестно, что именно. Но каким образом он наладит здесь свою жизнь? К кому мог бы обратиться за помощью? Он сомневался, что кто-нибудь поверит в его историю, разве что человек широкого ума, возможно, писатель, коллега. Он напряг память, стараясь вспомнить то, что знал о литературной жизни той эпохи. Насколько ему было известно, Байрон умер несколькими годами раньше, Кэрролл еще не появился на свет, Кольридж, вероятно, уже жил в доме доктора Гилмана, лечившего его от пристрастия к опиуму, а молоденький и еще ничего не издавший Чарльз Диккенс только что поступил в юридическую контору, но мечты о карьере писателя уже бродили у него в голове. Да, будущий автор «Оливера Твиста», пожалуй, мог бы помочь… Уэллс глубоко вздохнул, удивившись про себя той быстроте, с какой он решил, что должен жить в этой эпохе.
