— Эсон, ты знаешь меня три года. Считаешь ли ты меня другом? Могут ли, по-твоему, рассчитывать на мою помощь Микены?
— Да, я полагаю, что так. Но ведь ты гостил и в Атлантиде…
— Меня послал туда фараон. Я не рассказал им о том, что сделал в вашем городе.
— Верю тебе. И вера моя подкрепляется жизнью двух воинов, которых ты сразил, чтобы помочь мне. Но почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?
— Потому, что я знаю о твоем народе куда больше, чем ты думаешь. На мегарон отца твоего сходятся все Микены. Люди болтают и сплетничают, ни один секрет нельзя утаить надолго. Я знаю, что на далеком острове в холодном море у вас есть копь, откуда поступает все олово Микен. Твоего дядю Ликоса убили там, а копь разрушили. Перимед не примирится с такой потерей.
— Конечно, не примирится. У моего отца далеко идущие планы. И его драгоценная бронза играет в них немаловажную роль. Бедолага Ликос, надо же было погибнуть в таком холодном и мокром месте. Я плавал с ним, когда он отправился на этот остров. Но тогда я сразу вернулся на груженном оловом корабле, а он остался и уверял всех, что никто не умеет извлекать олово лучше его. Тогда это дело показалось мне простым. Всю работу выполняли другие. Многие ли погибли?
— Все. Весть принес твой двоюродный брат Форос.
— Значит, погиб и старина Козза, учивший меня владеть мечом. И Мирисати, мы с ним были друзьями. За них следует отомстить, воздав не менее чем вдесятеро. Мы должны обречь мечу весь остров. — И Эсон глубоко задумался, забыв даже про вино; тени тем временем удлинялись.
Они шли на веслах весь день и начало вечера, наконец высыпали звезды. Тогда Интеб указал кормчему на небе заметные светила, научил пользоваться ими как ориентиром, но скоро тучи затянули небо, и им пришлось убрать весла. А потом все уснули, кроме одного, оставленного на карауле… утром их вновь разбудили волны и дождь. Новый шторм продлился два дня, но они могли только держаться по ветру да вычерпывать воду из галеры, чтобы она не затонула. На третий день буря выдохлась, но волны оставались высокими. И отчаяние, свинцовое как облака над головой, охватило корабль. Тогда Эсону пришлось убить раба из Алеппо.
Это был темноволосый человек с оливковой кожей, такой же смуглый, как египтянин. Длинные черные волосы он связывал в узел над ухом. Там, где он родился, были только холмы и река, а за ними пустыня, простирающаяся до края света. Пока атланты не захватили его, он не видел моря, и до сих пор вообще не удалялся от суши. К воде подмешивали вино — этой смеси он прежде не пробовал, — и она тоже творила с непривычной головой странные вещи. Когда они бросили весла и вода из-за борта окатила его ноги, что-то перевернулось у него внутри, изо рта вырвался вопль, и раб вскочил на ноги.
— Гребите! — закричал он. — Гребите назад. На Крит, в Атлантиду. Мы погибнем здесь.
— А куда это — назад? — спросил его Эсон с кормовой палубы. — Грести можно, когда знаешь куда.
— Но мы не можем…
— Нет.
Человек из Алеппо выскочил в проход и запустил в Эсона тяжелым ведром. Ведро угодило в бедро микенца, тот пошатнулся. Эсон был без оружия, меч оставался в каюте. Но рядом оказался Интеб. Эсон выхватил кинжал египтянина и, когда раб вновь замахнулся ведром, разящим когтем кинжала пропорол горло бунтаря. Эсон крутанул лезвие в ране, чтобы порвать кровяные жилы. Удар отправил раба за борт, и лишь кровь его поднялась к поверхности. После этого Эсон отправился в каюту, надел броню и уже не снимал ее.
Тот день оказался худшим из всех, потому что небо не прояснилось. Но когда стемнело, высыпали звезды, и они принялись грести, обращая корму к северу; все знали, как отыскать звезды, указывающие на север, и принимались ругать кормчего всякий раз, когда тот отклонялся от курса.
Затычка из трупа надсмотрщика протянула еще два дня, наконец вонь сделалась нестерпимой. К тому же дыра начала протекать по краям... Стройный и широкоплечий юноша Пилор с острова Кеа сказал, что нырял за губками, росшими в прибрежных водах его родины, и вызвался осмотреть дно галеры. Его обвязали веревкой, и он нырнул. Под водой он пробыл недолго и скоро появился на поверхности.
— Там целая стая рыб, — сообщил он, — ниже пояса от этого шлюхина сына почти ничего не осталось, только кости висят. Больше от него никакой пользы.
Тидей умел латать суда в плавании, когда не было возможности должным образом заделать течь на берегу; он объяснил, как сделать из парусины заплату, которую следует снаружи подвести к корпусу. Ее сшили из большого куска парусины, прикрепив с одной стороны веревки и ненужную одежду. К четырем углам заплаты привязали канаты и после многих криков, не раз забросив, — Пилору пришлось нырять и нырять, — подвели ее под дыру с выступающими еще из нее останками. Канаты привязали к корпусу. Теперь все было на месте, оставалось только извлечь труп и зашить отверстие деревом. Взятые из корабельного припаса доски отпилили до нужной длины, подогнали по форме отверстия, соединили бронзовыми скрепами, но браться за вонючий труп охотников не находилось.
— Ну, я возьму его за одну руку. А кто за другую? — спросил Эсон.
Люди отворачивались от его взгляда, а Интеб ухитрился вовремя оказаться в каюте.
Осмеяв чистоплюйство, Эйас растолкал остальных и встал рядом с Эсоном.
— Горец, я обнимал женщин, мальчиков и овец, — проговорил он. — Объятия вонючего трупа мне неведомы, но я решил изведать, что это такое.
Хватило одного сильного рывка, и в окружении стаи рыб труп надсмотрщика закачался в волнах, а Эсон и Эйас отправились отмывать руки за бортом. Через парусину протекло совсем немного воды; деревянную заплату торопливо установили на место, залив щели смолой. Течь после этого почти прекратилась. Никому не хотелось думать о том, что может случиться с доморощенной заплатой, если вновь нагрянет буря.
Дни были неотличимы, и Интеб отмечал их черточками на стене каюты. Он выдавал оттуда воду и еду, а Эсон или находился поблизости, или спал в дверях, чтобы никто не мог войти внутрь. До открытого возмущения дело не доходило, правда, временами люди перешептывались, сойдясь вместе под покровом тьмы. Один из них попробовал уговорить Эйаса, но кулачный боец без разговоров отвесил ему такую затрещину, что остаток дня неудачливый заговорщик провел без сознания.
Запасы воды подходили к концу, и на вкус она сделалась совсем уже гнусной, поэтому Интеб подмешивал к ней все больше вина, которого у них было в избытке. Люди не привыкли к такому питью, на солнце многих развозило, так что приходилось вытаскивать их на скамьи, подальше от лужи на дне, чтобы они не захлебнулись.
