Шевченко помолчал, потом сказал:
– Есть способ проверить слова Завадского…
– Предложить ему продемонстрировать работу своей машины? Думаешь, я не предлагал? Юлит и выставляет условия в расчете на то, что окажутся для нас неприемлемыми.
– Мне так не показалось.
– Ты знаешь, что он ответил, когда я предложил ему прогуляться в прошлое лет на пять-шесть? Заявил, во-первых, что надо строить другую машину – эта, видите ли, может только в будущее…
– Вполне возможно, – вставил Шевченко.
– …И потребовал таких энергоресурсов – весь годовой бюджет управления уйдет на эту прогулку! Как тебе?
– Мне он говорил примерно то же. А как насчет небольшого броска в будущее? Скажем, на месяц-другой.
– Тоже не лучше. Момент выхода он берется определить с точностью плюс-минус две недели, место выхода – вообще туман. Получается, что для этого эксперимента надо на месяц закрыть воздушное пространство, причем непонятно еще, на какой территории. Кто на это пойдет?
Шевченко молчал. Полковник поставил на поднос пустую чашку и неожиданно спросил:
– А что, Валентин Григорьевич, может, вколоть им чего надо, они и расколются?
Шевченко внимательно посмотрел на полковника и неожиданно жестко ответил:
– Против этих методов, Евгений Петрович, я буду категорически возражать.
– Это почему же?
– Потому что после "чего надо" возможны необратимые психические сдвиги у пациентов.
– Ну, съедут с катушек – кому они нужны? Разве только тем, кто их послал, – ты о них беспокоишься?
Шевченко посмотрел на полковника еще внимательнее, понял, что не стоит объяснять ему разницу между человеком и кроликом, и сказал совсем не то, что собирался:
– Нет. Я беспокоюсь об интересах своей страны. Если хотя бы на минуту допустить – а я допускаю, – что Завадский владеет технологией перемещения во времени, эта технология должна достаться нашей стране. Как это сделать, если он, как вы выразились, съедет с катушек, – я не представляю. Потому и буду возражать.
– Ну и ладушки, – неожиданно покладисто сказал полковник. – Не будем им ничего колоть… Я тут прозондировал кое-какие возможности – скорее всего, нам дадут воздушное пространство для эксперимента.
Полковник замолчал, потом сказал негромко, как будто сам себе:
– Он думает, что у Конторы не осталось влияния, – а вот тебе, накося!
Пальцы полковника шевельнулись, как будто он хотел сложить кукиш; но показывать его было некому, разве что майору.
– Как они там? – неожиданно спросил Лисицын.
Шевченко пожал плечами:
– Живут. Читают. Телевизор смотрят. Сейчас их поселили вместе, в одном из коттеджей.
– Разговоры прослушивают?
Шевченко поморщился. Заниматься прослушиванием разговоров, даже говорить на эту тему ему было противно. В студенческие годы он относился к Конторе со смесью не очень сильной нелюбви и очень сильной брезгливости. И в связанный с ней НИИ пошел потому лишь, что его соблазнили работой по созданию технических средств, предназначенных как раз для противодействия подслушиванию и подглядыванию. Потом его, конечно, привлекли и к разработке технических средств противоположного назначения, несмотря даже на сильное сопротивление; ну, Контора и не таких уламывала.
– Ничего интересного, так, все о текущих делах – ответил Шевченко.
– Учти, Завадский – тот, а не этот – с помощью довольно простого аппарата нейтрализовал прослушивающую аппаратуру у себя в квартире.
– Этот нейтрализует без всякого аппарата – они просто выходят на улицу.
– Ну, это уже не важно… Значит, так, – подытожил полковник. – В течение двух ближайших дней я окончательно утрясу вопрос с экспериментом. Потом берем машину, едем в Новокаменск, обрадуем этих. И я хочу, Валентин, чтобы ты съездил со мной. Посмотрим вместе на их реакцию.
Когда кассета кончилась и на экране появилась надпись, сообщающая, что фильм снят на пленке Шосткинского объединения "Свема", Марков нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и телевизор переключился на какой-то сериал.
– Ну, и как вам это все, Алексей Иванович? – спросил пилот.
Завадский молча показал пальцем на дверь. Они вышли на крыльцо, Марков достал пачку "Беломора", Завадский – "Явы". Марков щелкнул зажигалкой, они закурили.
Дом, на крыльце которого они стояли, одноэтажный, на две квартиры, был построен в начале семидесятых годов в числе целой улицы таких же, и коттеджами их назвали по незнанию: никто тогда толком не представлял, что такое настоящий коттедж. Вода в них была только холодная, горячая – из газовой водогрейной колонки, душ – через два квартала в городской бане, остальные удобства – в глубине двора.
– Черт, никак не могу привыкнуть к куреву с фильтром. И "Беломор" у них какой-то не такой.
– "Как вам" – вы что имеете в виду, Володя? – спросил Завадский. – Этот фильм?
– Ну, и фильм, и вообще…
– Вообще – интересная эпоха. Кое-какие вещи я даже не мог себе представить… Что интереснее всего – так это названия, которые они дают таким небольшим музыкальным коллективам; они еще их называют группами. Взять хотя бы вот это: "Запрещенные барабанщики".
– А что такого?
– Ну, во-первых, там не только барабанщики. А во-вторых, какие же они запрещенные, если все их совершенно свободно слушают?
– Выпендриваются ребята…
– Или вот еще: "Мумий Тролль". Как вам?
– Тролль – это, кажется из сказок. То ли датских, то ли норвежских.
– А мумий – что такое? Мумия мужского пола?
– Алексей Иванович, я вообще-то имел в виду серьезные вещи!
– Вы знаете, Володя, если судить по передачам радио и телевидения, то это как раз наиболее значимое, что есть в этом обществе. Если же о том, что имели в виду вы… Лисицын нам не верит.
– Не верит, – подтвердил Марков. – А Шевченко, похоже, верит.
– К сожалению, Шевченко майор, а Лисицын – полковник. Наверное, зря я тогда не принял вашего предложения – махнуть на сто лет. В конце концов, бензина в баках осталась еще чертова уйма.
Профессор замолчал. Молчал и пилот, потом неожиданно спросил:
– Алексей Иванович, а вам не кажется, что вообще все это зря?
Профессор внимательно посмотрел на него и сказал:
– Я, похоже, понял, для чего майор дал нам посмотреть именно этот фильм – "Бегство мистера Мак-Кинли".
– Для чего?
– Чтобы внушить нам мысль, что не нужно было бегать в будущее, а надо было честно выполнять в своем времени предназначенную нам роль: унавоживать почву для исторического процесса.
– Ну, не надо так грубо, Алексей Иванович…
– Надо, Володя. Надо! Я, знаете, вижу свою роль несколько иначе, уж извините за нахальство. А удобрением быть я не хочу.
