Работала она в управлении фармацевтической компании; о ребенке я не упоминал, боясь причинить ей боль, о бывшем муже она умолчала, и лишь одна тема волновала и интересовала ее в значительной мере -- мутанты, которые вызывали у нее только отвращение, это было больше, чем неприязнь... Вот все немногое, что мне позволили узнать в тот день.
Дома Пат сразу исчезла в своей комнате. За завтраком я решил, что поеду к Филидору, и уже поднимался из-за стола, когда Кэтти принесла письмо и пояснила:
-- Его только что доставил посыльный.
Конверт был без обратного адреса. Послание, которое я нашел в нем, показалось мне знакомым:
"Месье Санс!
Я располагаю сведениями, которые, несомненно, заинтересуют Вас. Это касается Вас и Вашей семьи. Жду Вас завтра в 12.00 у бара "Глобус". Доктор Рейн."
Не читал ли я его раньше?-- возник невольный вопрос. Вспомнить, так ли оно на самом деле, я тогда не смог, однако тут же решил, что не премину воспользоваться этим приглашением.
Филидор жил теперь ближе к Булонскому лесу, в доме интересной архитектуры, в чем-то напоминавшем римский Колизей.
Меня встретила пышущая здоровье женщина с давно увядшей красой, и с большими, да с ...коровьими глазами.
-- Мое имя...
-- Вы Морис! -- опередили меня.
-- А вы...
-- Мадам Велье, -- представилась хозяйка протягивая для поцелуя холеную руку.
-- Но что же вы, проходите, проходите, Филидор где-то в парке, он, знаете ли, бегает по утрам.
Из уст мадам Велье полился нескончаемый поток слов.
-- Филидор много рассказывал о вас, ему всегда не хватало вас рядом. Да, жизнь уходит... У нас остается все меньше друзей, все меньше радостей. Старость упрямо берет свое, и порой кажется, что юности, молодости-то и не было. Мы познакомились с Филидором в чрезвычайно романтической ситуации... Как, вы не в курсе? -- сказала она так, словно только невежда мог не знать, как и при каких обстоятельствах повстречались они с мужем.
-- Скажу по секрету, я, право, лишена притворного жеманства, муж моложе меня на семь лет, но он был сражен моим голосом. Да, да, вы угадали, перед вами в прошлом певица... Я пела в Ла Скала, в нью-йоркской опере, и... в "Гранд-Опера" в Париже... Ах, какое это было время...
Невоздержанность на язык у мадам Велье, наверное, была ее основным недостатком: за те пятнадцать минут, что я ждал Филидора, она выдала мне потрясающее количество информации на самые разнообразные темы, словно я с ее помощью готовился выступать с публичными лекциями в университете по социологии, истории, праву, античной эстетике, и я с облегчением вздохнул, когда появился ее муж.
-- Спасибо, что навестил, -- сердечно приветствовал он меня.
-- Тоже друг, два дня как в воду канул, -- смеялся я.
Филидор пожал плечами и попросил Сару, так звали жену, принести сигары.
-- И куришь, и бегаешь... -- я смеялся, быть может, только потому, что почувствовал, как рад его видеть. И все же на раскрасневшемся после бега лице Филидора зависла некая странная улыбка.
Мадам Велье любезно предложила мне позавтракать вместе с ними. Я не стал отказываться, но тут Филидор озадачил меня своим полным недоумения возгласом, обращенным к жене:
-- Его нет?!
На что Сара растерянно захлопала глазами.
Пока накрывали на стол, я рассматривал весьма любопытные картины, развешанные по стенам, и в первую очередь спросил о них, когда Филидор, приняв душ, вернулся в гостиную.
-- Да, это оригиналы, -- так коротко удовлетворил он мой интерес и перевел разговор в иное русло.
-- Чем занимался эти дни? Видел Патрицию, Скотта?.. Извини... Сара, подай пожалуйста "бордо", из моих запасов... Морис, это Шато-д-Икем, тебе понравится.
Я любил это вино, ароматное, тонкое...
В эту минуту дверь в зал из комнаты под лестницей на второй этаж, отворилась... До того момента мне казалось, что даже абсурду фантазий прогневавшейся природы есть свой предел... Он вошел, восьмирукий или восьминогий, с искривленным туловищем, без плечей, некий симбиоз кентавра и паука, размером со здоровенного теленка, и неожиданно с необыкновенно миловидным, будто высеченным из мрамора искусным мастером, несколько женственным лицом. Взор серых волчьих глаз был остер и дерзок, а его красиво поставленная на могучей шее голова несла печать Гордости. Но, Бог мой, разве можно было назвать его человеком.
Изменившиеся лица супругов Велье подсказали мне причину столь непонятного до этой секунды поведения Филидора.
-- Здравствуйте, -- сказал мне он и переместился в кресло; шесть его конечностей остались внизу, а передними двумя, так же только что ступавшими по полу, сняв толстые кожаные перчатки, он взял столовые приборы и преспокойно принялся завтракать.
Гнетущую тишину, воцарившуюся в гостиной, нарушил все он же:
-- Я, кажется, не представился... Карл Велье, кто вы, я знаю... Я не ошеломил вас своей внешностью? Кстати, играете ли вы в шахматы?
-- Да, и неплохо, -- ответил я на вторую часть вопроса.
-- Тогда после завтрака и сыграем, если, конечно, вы не против, отец, право, не годится мне в соперники.
Он говорил непринужденно, с легкой насмешкой, видимо, пребывая в хорошем настроении. На его родителей же больно было глядеть: Филидор, отсутствующе вертел пальцами вилку, Сара, смешавшись, сидела с натянутой улыбкой, пока, наконец, не нашла повода выйти из комнаты.
На мне одном лежала ответственность за то, чтобы как-то разрядить обстановку, что, впрочем, не составило большого труда. Карл оказался на редкость приятным собеседником. Как я уже сам догадался, картины были его, причем, как выяснилось, они не раз выставлялись в лучших салонах Парижа. Карл не признавал авангардистов или подобных им маляров, но преклонялся перед Дали и отдавал должное классической школе... Вообще о живописи он мог говорить часами.
Не сразу, но в разговор втянулся и Филидор. Сара принесла пунш. И все более или менее сгладилось.
После завтрака Карл практически без борьбы выиграл у меня три партии подряд, но вовсе не из-за того, что я не годился ему в соперники, а скорее потому, что он был уж слишком экстравагантной фигурой и сосредоточиться на шахматах я так и не сумел. Справедливости ради замечу -- играл он превосходно.
Я не собирался уходить скоро. Мне было комфортно и уютно в доме Велье, но позвонил мой страховой агент и попросил о встрече в офисе фирмы. Время у меня еще оставалось, однако я стал прощаться. Замечу, что Филидор держался уже не столь скованно, как вначале; конечно, его угнетало то, каким был Карл, но он любил своего сына, как только способен любить отец, гордился им, его умом, его ярким талантом. Мадам Велье, растроганная до слез, повторила не раз, что в ее доме я всегда желанный гость. Ну а Карл, зная, что я приехал на такси, предложил взять его машину.
