Интересно, а как именно исполнится воля Птаага? Страйкер не зря говорит, что пути божьи неисповедимы, знал бы он, как затейливо Птааг в тот раз выполнил волю Мюллера… Страйкер-то, наверное, подумал бы, что Мюллер плохо сделал, что помолился, дескать, не молился бы, и не пришли бы кочевники в Роксфорд, они ведь только по слову Птаага пришли, своей цели у них не было, все тогда думали, что грядет война, а ничего не грянуло, только маленький набег, прискорбный пограничный инцидент, как вопил герольд, а если бы не Мюллер, то и вовсе ничего не случилось бы. Страйкер, небось, скажет, из-за тебя люди погибли, а сам-то, небось, еще пуще молился бы, окажись на месте Мюллера. Языком чесать каждый горазд, дескать, альтруизм, взаимопомощь, а как до дела доходит — добра хрен от кого дождешься. Так что пусть не разевают варежку.
Хорошо бы Пепе бандиты убили. И не в обычной пьяной драке, а чтобы сначала пытали, а потом убили, и побольше огня, железа, кровищи, соплей всяких… Мюллер не жесток, зла никому не желает, но Пепе — случай особый, на него никакого зла не жалко.
Вспомнилась сказка про подземный город лис. Там тоже все началось с того, что лису обидели. А она отомстила! Не стерпела обиду, не сказала, дескать, пусть боги разбираются, не мое это дело, нет, сама отомстила, четко показала старику со старухой превосходство лисьего ума, а потом… А что было потом? Что сказка была в двадцати одной части — это он помнит, общую канву сюжета тоже помнит, а каждое конкретное приключение во всех подробностях — уже нет. А раньше все помнил и ничего не забывал, это он точно помнит! И как другие люди удивлялись, когда узнавали, что он ничего не забывает — это он тоже помнит. А теперь, выходит, память меняется, теряет уникальные свойства, становится, как у обычного человека, это, может, и хорошо в каком-то смысле, раньше он не верил, что станет обычным, а теперь, может, и станет, но, с другой стороны, не так уж это и хорошо…
Хорошо бы сочинить сказку, как Пепе настигает божья месть, а он, дурак, ничего не понимает, и дохнет, мразь, в говне и позоре, так и не поняв ничего глупой своей башкой. И чтобы потом не смел никто глумиться над Мюллером, чтобы не смеялись над его нелюдимостью, чтоб уважали и ценили. И чтоб мама раздобыла денег, чтобы переехать в приличный дом в приличном районе, дружить с нормальными детьми, а не с этой швалью…
Хлопнула входная дверь, затем хлопнула дверь комнаты. Послышалось частое и прерывистое дыхание с покряхтыванием, будто вошедший хочет что-то сказать, но не может, потому что запыхался. А потом вошедший перевел дыхание и произнес голосом мамы Ассоли:
— Мюллер, собирайся, пойдем, в городе чума.
За прошедший час город изменился до неузнаваемости. Стоило только зазвонить тревожным колоколам, да взвиться над маяком черному чумному флагу, как все сразу стало по-другому. Раньше люди на улицах были беззаботными и беспечными, редко у кого в глазах отражалась работа мысли либо молитвенное созерцание. А теперь все стали как обухом пришибленные, каждый второй к собственным внутренностям прислушивается, ищет признаки смертельной хвори, а каждый первый глаза вытаращил и взывает ко всем богам без разбора, обеты приносит, обещает черт-те что, через минуту уже сам не помнит, кому что наобещал, да и неважно это, потому что никто, кроме Мюллера, не ждет, что бог реально исполнит молитву. Люди молятся не для исполнения желаний, а чтобы стало не так страшно, молитва для души — как маковая настойка для тела, обезболивает.
Мюллер боялся, что Ассоль изругает его за грязную одежду и разбитую морду. Но она ничего не заметила, а когда Мюллер сам осторожно завел разговор, дескать, я на улице еще раз случайно упал, она только отмахнулась.
— Милый ребенок, — сказала она. — Какое значение это имеет теперь?
Мюллер задумался над вопросом и решил, что вопрос был риторический. Потом подумал еще немного и задал встречный вопрос:
— А что теперь имеет значение?
Он ожидал, что мама тоже задумается и либо ничего не ответит, либо ответит не сразу, но она ответила сразу и без усилий.
— Только посмертная судьба, — ответила Ассоль. — Ты ведь не хочешь переродиться в жабу?
Мюллер автоматически помотал головой, дескать, не хочу, но вдруг подумал, а чего это он с таким пренебрежением относится к посмертной судьбе? Раньше он в богов, можно сказать, не верил, а теперь Птааг ему ясно показал, что боги существуют, но раз так, то и загробная жизнь существует, а значит, надо работать над спасением души, в особенности, сейчас, когда до конца земного пути тебя отделяют считанные дни. Впрочем, сам-то Мюллер моровое поветрие должен пережить, оно ведь началось по его молитве, не по какой-нибудь чужой… Или это такой божий сарказм? Вспомнить бы точно, чего именно просил он у бога, а то как загремели колокола, так сразу в голове все перепуталось, с испугу, не иначе… Хорошо быть маленьким ребенком, там в башке ничего не путается, каждый день сохраняется в памяти до мельчайших подробностей, каждое слово, кем угодно произнесенное… эх… Нет, вроде не просил ничего особенного у бога, только чтобы Пепе сдох, сучара подзаборный. Прикольно будет, как он очумеет, хотя лучше бы, конечно, проказа одолела или рак, но чума — тоже неплохо. Хуже, что Мюллер сам от чумы никак не защищен, для себя он благополучия у бога не просил, только Пепе просил наказать, да еще в конце что-то близкое промелькнуло в мыслях, но очень смутно.
— Мама, мы куда идем? — спросил Мюллер.
— В больницу, — ответила Ассоль. — Через храмы объявили набор добровольцев.
Мюллер ничего не понял, но переспрашивать не стал, сначала обдумал мамины слова тщательно, повертел в голове так и эдак, но все равно не понял. И тогда все эе переспросил:
— А что такое больница?
Мама рассказала, что это такое. Оказывается, болезни, в том числе и заразные — не просто результат разногласий между больным и богом. Оказывается, болезни можно лечить не только молитвой или колдовским обрядом, но и так называемыми лекарствами. Вот, например, если бесноватый поест травки беладонны, бесы его душу либо оставят, либо сожрут окончательно, но быстро и безболезненно. А если больной глистами сожрет большую ложку горького перца, то глисты передохнут, а больной с божьей помощью, глядишь, выживет. А если покусала собака, надо эту собаку убить, взять ее мозги, сутки выдержать на солнце, чтобы высохли, а потом растереть в порошок и втереть в рану, но не в ту, которую собака оставила, а другую, свежую, специально нанесенную освященным лезвием, и тогда, если боги смилуются, не заболеешь ни бешенством, ни антоновым огнем.
