Мюллер ничего не понял, но переспрашивать не стал, сначала обдумал мамины слова тщательно, повертел в голове так и эдак, но все равно не понял. И тогда все эе переспросил:
— А что такое больница?
Мама рассказала, что это такое. Оказывается, болезни, в том числе и заразные — не просто результат разногласий между больным и богом. Оказывается, болезни можно лечить не только молитвой или колдовским обрядом, но и так называемыми лекарствами. Вот, например, если бесноватый поест травки беладонны, бесы его душу либо оставят, либо сожрут окончательно, но быстро и безболезненно. А если больной глистами сожрет большую ложку горького перца, то глисты передохнут, а больной с божьей помощью, глядишь, выживет. А если покусала собака, надо эту собаку убить, взять ее мозги, сутки выдержать на солнце, чтобы высохли, а потом растереть в порошок и втереть в рану, но не в ту, которую собака оставила, а другую, свежую, специально нанесенную освященным лезвием, и тогда, если боги смилуются, не заболеешь ни бешенством, ни антоновым огнем.
— Если боги смилуются, чумой тоже не заболеешь, — заметил Мюллер по этому поводу. — Если боги смилуются.
Ассоль посмотрела на него осуждающим взглядом, но вслух ничего не сказала. Она всегда так делала, когда Мюллер произносил что-нибудь не по возрасту умное и ставил ее в неудобное положение. И не только она.
— А зачем мы идем в больницу? — спросил Мюллер, закончив обдумывать предыдущую мысль.
Ассоль объяснила, что когда в городе мор, около больницы разбивают лагерь, называемый лазаретом, туда свозят заболевших, и специальные люди, называемые знахарями или лекарями или докторами, их лечат, а добровольцы, больше других озабоченные спасением души, ухаживают за больными, облегчают их страдания и тем самым набираются заслуг перед светлыми богами. А потом добровольцы тоже заболевают и умирают, но к этому времени у них накапливается столько заслуг, что умереть уже не страшно, потому что знаешь наверняка, что посмертие будет светлым.
— Какой хитрый план! — восхитился Мюллер, дослушав Ассолино рассуждение до конца. — Погоди… А ты, получается, боишься посмертия, правильно?
— Ничего я не боюсь! — фыркнула Ассоль.
— Тогда почему идешь в лазарет перед богами выслуживаться? — спросил Мюллер. — Если ничего не боишься, надо бухать и развратничать, так интереснее!
— Откуда ты знаешь, что так интереснее?! — возмутилась Ассоль.
— Старшие ребята рассказывали, — невозмутимо ответил Мюллер.
Ассоль снова посмотрела на него тем самым осуждающим взглядом и снова ничего не сказала. Мюллер решил, что выиграл словесный спор.
Тем временем они зашли на какой-то рынок, скорее вещевой, чем продуктовый, непонятно, потому что здесь уже не торговали, а сворачивали палатки, грузили барахло на телеги, вьючных лошадей и ослов, гам стоял неимоверный, и кое-где мелькали черно-белые плащи имперских штурмовиков. Мюллер знал от старших товарищей, что штурмовики злы и опасны, и стоит только украсть самую ничтожную мелочь и попасться — запорют до полусмерти, а что останется, продадут на галеры либо к педерастам в веселый дом. Но сейчас штурмовики ничего плохого не делали, просто кучковались в разных местах, одни молились, другие жевали дурманное зелье.
Ассоль провела Мюллера через рынок насквозь, и вскоре они достигли места, где разворачивался лазарет. Женщины, чем-то неуловимым похожие на Ассоль, раскладывали ровными рядами одеяла на подушках из лапника, на обрывках всякого тряпья, а то и на голой земле, тут и там расставляли бочки с водой, какие-то банки и склянки, с лекарствами, надо полагать. Хотя Ассоль говорила, что от чумы лекарства нет… может, просто не знает?
Мюллер выбрал женщину поавторитетнее, подошел к ней и вежливо спросил:
— Скажите, пожалуйста, тетенька, а у вас в этой банке лекарство от чумы?
Тетенька посмотрела на него тем же самым осуждающим взглядом, каким раньше смотрела Ассоль.
— Не держите зла на моего сына, — сказала ей подошедшая Ассоль. — Он у меня… гм… странный…
Лицо тетеньки просветлело, как будто она только что не понимала что-то важное, а теперь вдруг поняла.
— Блаженны нищие духом! — провозгласила она и сделала жест, отгоняющий нечистую силу. — Молись, сынок, кайся и не греши. И да пребудут с тобой светлые боги!
— А чего мне каяться? — удивился Мюллер. — Я же не грешил. А бояться я и так не боюсь, а что светлые боги со мной, так это я знаю наверняка, вон, час назад с Птаагом беседовал.
Ассоль дернула его за руку и сказала:
— Пойдем.
Мюллер стал протестовать, дескать, куда пойдем, мы уже пришли, забыла, что ли? Вот же лазарет, давай, начинай выслуживаться, а то помрешь быстрее, чем судьба переменится. Но ничего сказать Мюллер не смог, потому что Ассоль разозлилась и изругала его на чем свет стоит, почитай, два года уже так не ругала. А авторитетная женщина смотрела на Мюллера как на адского выползня и обеими руками делала жесты, отгоняющие нечисть. Мюллер решил, что она расстроилась от известия о чуме, а он своим здравомыслием ее смущает. Тогда он применил универсальное средство, всегда избавлявшее от подобных собеседников — сделал придурковатое лицо и проникновенно произнес:
— Я за тебя помолюсь.
Смятение моментально оставило тетеньку, та улыбнулась, пробормотала нечто невнятное и пошла куда-то по своим делам.
— Не выпендривайся, — сказала Ассоль сыну. — Не строй из себя слишком умного.
Мюллер пропустил эти слова мимо ушей. Он давно уяснил, что когда Ассоль смущена, она всегда так говорит, а другого смысла в этих словах нет. Казалось бы, что может быть проще, чем сказать: «Ты меня смущаешь, перестань». Но взрослые так не говорят, а вместо этого поучают не по делу. Может, потому боги и насылают на взрослых так много несчастий, что их тоже достала их бестолковость?
Будь Мюллеру пять лет, а не десять, он бы обязательно задал Ассоли этот вопрос и поверг бы ее в еще большее смущение. Но Мюллеру было десять, и он уже знал, что некоторые вопросы лучше не задавать. Он промолчал.
— Что, заболел мальчик? — услышал Мюллер незнакомый мужской голос.
Обернулся на голос и увидел, что вопрос задал высокий молодой мужик в знахарской мантии, солидный такой мужик, внушительный. Мюллер не сразу понял, что вопрос относится именно к нему.
— Нет, мы добровольцы, — ответила Ассоль.
— А почему такой грязный? — спросил знахарт.
Ассоль посмотрела на Мюллера, будто впервые увидела, и всплеснула руками:
— Ой! Ты где так испачкался?
— Я тебе уже говорил, — ответил Мюллер и насупился.
