— Прости, — спохватился Эдик, — выйду, рассеюсь немного.
Лелька не заметила, когда он ушел.
«Много элементов платиновой группы. Можно предположить, что они улучшают свойства полупроводников…»
— Все думаешь…
Лелька подняла голову. Вадик стоит рядом.
— Димка, мне очень некогда…
— Мешаю?
Она не ответила. Он сел на место Эдика. Сидит очень тихо, без движенья. Кажется, даже дыханье затаил. Но его присутствие отвлекает. И не скажешь так просто, как раньше: уйди. Обидится…
Конечно, она помнит все…
Верстак с душистыми стружками, что врос в траву на Вадькином дворе… Его отец с шершавыми руками. А матовый лед катка… Блаженная легкость движений… Зачем сейчас этот тоскливый напряженный взгляд? Сейчас она очень далека от него… И только сожалеет, что Вадика не тянет в дебри констант, комплексов, ионов, статистики… Сухо. Лаконично. Но для Лельки за сжатым росчерком формул и цифр встает поэтический мир непознанного, полный гармонии и строгой красоты. Он жаден, этот мир, раз захватив человека, больше не отпустит. За лабораторным столом Воронина впервые пришло это чувство. Или, может быть, только тогда она созрела для него? В пятнадцать лет тянет широкий мир. Не в его глубину, а в ширину. Потом захватывает борьба с вечным — с природой. Чем. больше знаний, тем этот конфликт острее.
«Я смогла бы полюбить только такого, кто повяз в этих дебрях по самые уши».
А Вадик сидит и молчит. Только смотрит на нее.
Каждое утро ровно в восемь часов ребята выплывали на разведку.
И Лелька не могла не любоваться сильными, уверенными, даже изящными движениями Вадима.
Все вокруг спокойно. Стабильно.
«Надо быстрее кончать, надо возвращаться», — понимал профессор Логинцев.
Чтобы ускорить исследования, он решил опять разъединить лодки. Каждая пойдет своим маршрутом. Вадим, как более опытный водитель, отправится с Сашей и Ксенией Михайловной. Профессор знает: Саша и Вадим не любят друг друга. И даже догадывается: из-за Лельки. Ничего, несколько дней выдержат.
А Лелька впервые в жизни изучала товарищей. Раньше она бездумно относилась к людям: один ей приятен, другой нет — и только. Сейчас — у каждого свое сокровенное «я». И это «я» может меняться.
Она с болью услышала презрительный голос Александра. Он зло выговаривал Вадиму:
— Здесь не топором рубить. Соображать надо.
И зачем Ксения Михайловна уверяет, что Саша — молодой Старик.
Неисследованным оставался один потолок. Лодки на расстоянии десяти километров друг от друга круто шли вверх.
Саша не выпускал из рук кинокамеру. Пленка зафиксирует то, что упустит глаз.
Сверху сочились пары. Где-то там, в невидимых трещинках-капиллярах, выделялись они, двигались, насыщались солями и, наконец, изливались здесь.
Как идет круговорот подземной воды — Саша не понимал. И вдруг… Страшная мысль… Почему она пришла? Конечно, потому, что Александр Каменских не находил сколько-нибудь удовлетворительного ответа на вопрос: куда стекает вода?
Она сочится миллиарды лет, ни на мгновенье не останавливаясь… Они прошли три моря — голубое, зеленое, розовое… И все они, как панцирем, скованы толщами водонепроницаемых пород. Гейзеры, даже если их много, практически ничего не меняют. Значит, выход один — катастрофа… Новые трещины, новые ходы, избыток воды изливается. И все становится на место. Вокруг не распыленные кремнийорганические образования, а строго организованная система, как единый организм, или, вернее, как один энергетический узел. Все подчинено определенным закономерностям. Специальные электромеханизмы охраняют стабильность этого мира.
Страх Александра достиг апогея. Сейчас… Сейчас произойдет что-то непоправимое… Ворвавшись в этот мир, странствуя в его дебрях больше месяца, люди не могли не нарушить равновесия… И реакция последует незамедлительно! Хотелось закричать:
— Назад!
Но почему? Почему? Все по-прежнему вокруг. Вверху клубятся серо-белые непрозрачные облака. Желтая светящаяся пучина под ними…
Вадим застыл у штурвала: ни волнения, ни нервозности. Кажется, он даже вспоминает что-то приятное. Чуть-чуть улыбается.
А Ксения Михайловна над столиком. Острием иглы выковыривает крапинки из оплошной пластмассы.
Тишина… Едва хлюпает вода о борт. И вдруг голос Петра Петровича:
— Немедленно уходить… Сверху нарастает гул. Надеть скафандры.
Вадим мгновенно погрузил лодку.
Золотистая вода с розовыми разводами не казалась больше пристанищем покоя, хотя только прежняя серебристая рябь волновала поверхность.
Все насторожилось и, продолжая сиять, приготовилось к смертельному бою.
Лодки стремительно скользили к единственному выходу, к скважине.
Петр Петрович следил за скоростью. Быстрее! Быстрее! Успеть бы!
Он не совсем точно знал: успеть бы что… Но для него несомненно: нависла опасность… Что это? Периодический сброс вод? Или реакция на их пребывание?
Какое это имеет значение!
Эдуард, веретенообразно вытянув прозрачный корпус лодки, влетел в проход. Десять метров темноты, пятьдесят, семьдесят… Сто… Они не могли понять, где Вадик, двигается ли он.
И вдруг предельно ясно, четкое:
«Цок! Цок!»
Цокало сзади. Эдуард не замедлил хода.
Застопорил машины лишь тогда, когда раскрывшийся простор зеленой воды наполнил даль. Не гнутся лапчатые листы каменных пальм. Как алмазы, как сапфиры, переливаются в них огни. Тишина и немеркнущая иллюминация.
И сзади тишина.
— Внимание! — крикнул Эдик. И тогда они увидели. Сверху неслышно скользили темные полосы. Вот они догнали друг друга.
«Цок!»
Эдик осторожно продвинул лодку в самую гущу пальмообразных деревьев. Их тень исчезла с чистой воды. И полосы успокоились, разошлись.
— Вот он какой, сторож этого мира, — шепнул профессор. — Равновесие не должно нарушаться! Постороннее выбрасывается этими пластинами. Вот вам и самосохранение!
— Их нет! — очень тихо заметил Эдик. — Боюсь, как бы такой же «сторож»… Я… пойду… обратно… сквозь скважину…
Эдик всегда бледен. Но сейчас он казался бледнее обычного… Редкие веснушки на носу исчезли совсем. Профессор понимал, что другого выхода нет.
— Иди!
Леля стала у руля.
Эдик, неуклюжий и громоздкий в термоводолазном костюме, пристегивал к поясу провода…
Если надо — они проведут ток от лодки. Эдик плыл в мутной воде, гроздьями поднимались пузыри над шлемом. И скрылся в скважине.
Лелька и профессор Логинцев ждали около часа.
В вечной и мертвой зелени гигантских листьев не гасло, не исчезало сверкание огней. А в кабине казалось, что в мире осталось единственное движение — суматошный бег секундной стрелки на часах.
