– Отец-то опять своими рассказами кашу заварил, – сказала Валентина.
– Влюбил кого-нибудь друг в друга? – спросила дочь.
– Да нет, стареет он. Про любовь пишет все меньше и меньше.
– Ничего я не старею. Просто, кроме любви, в жизни есть еще очень многое.
– А что ты опять натворил, папаня?
– Да ничего особенного, во-первых. А во-вторых, если что и было, то это Федор, сын Михайлов.
– А! – воскликнула Ольга. – Ты говорил, что у нас был какой-то предок. У Юрия Долгорукого или Петра Первого…
– Во времена Ивана Грозного.
– Все равно. Дом, что ли, заселил?
– Вот напечатают если, тогда и почитаете. Только это, наверное, будет не скоро. Если вообще будет…
– Что-то тебя и в журналах давно не публиковали, – сказала Валентина.
– Опубликуют еще. Бумаги, сама знаешь, мало… А что нового в школе?
В школе, в отличие от всего другого мира, интересные новости были всегда. После новостей пошли анекдоты, планы на завтра. Но тут в квартиру кто-то позвонил. Ольга открыла дверь. К жене пришли подруги, но без мужей. А я подумал, что нужно сходить в гости к Афиногену.
10
Афиноген жил в деревянном бараке, где занимал с семьей две комнаты, в одной из которых была отгорожена кухонька. Комнаты были большие, каждая метров в двадцать квадратных.
Двое детей поздоровались со мной и юркнули во вторую комнату. Афиноген что-то мастерил на кухонном столе, но сразу же все бросил, встал, протянул широкую ладонь.
– Проходи, Федор Михайлович, гостем будешь!
– Я отвлек тебя от дела?
– Какое у меня может быть дело? Так… К выходу на пенсию готовлюсь.
– Выгонишь тебя на пенсию! Да и рановато еще.
– Все равно придется. Вот и начал. Шучу, конечно. К другому готовлюсь. Письмо прислали, что какая то комиссия из Марградского отделения Академии наук собирается ко мне в гости.
– Это по поводу нуль-упаковки?
– Не совсем… Да только что толку, если они все заранее не верят. Готовлюсь вот. Да только одному мне не справиться. Помощь нужна. Человек надежный нужен. Тебя, Федор Михайлович, хочу просить.
– Да что меня просить. Я согласен. Справлюсь ли только с помощью-то? Да и что нужно делать?
– А сделать нужно вот что… Веру им свою показать… убежденность. Ты вот в макет моего универмана-то продолжаешь верить?
– При чем тут вера? Тут знание.
– Значит, все-таки до сих пор убежден, что был такое явление нуль-упаковка?
– Я уже не одной комиссии это докладывал. Но могу и еще.
– Вот и хорошо! – обрадовался Афиноген. Даже руки потер от удовольствия. – Это я тут по хозяйству. А мастерская у меня, знаешь, в сарае. Великое дело – сарай! И все-то в нем можно сделать. А в этих пятиэтажках и из квартиры-то не высунешься. Да не возражай, не возражай. Я не против твоих благоустроенных. Я только говорю, что сарай необходимость. Малюю вот там. Стучу. Пилю. И никому не мешаю. Так что, Федор Михайлович… А у тебя все без изменений?
– Нормально у меня все.
– Нормально и будет. А я вот некоторые свои холсты сюда перенес, сарай ведь не будешь все время отапливать.
– Давно хотел посмотреть. – Я еще когда вошел, сразу же заметил три холста, висящие по стенам. Два из них были завещаны, один простыней, второй цветастой тряпкой. Афиноген словно устраивал выставку своих картин. Позволишь взглянуть?
– Отчего не взглянуть. Смотри. Готовься.
– К чему это еще мне готовиться?
– А к встрече комиссии.
Я не понял, что он имел в виду, пожал плечами и подошел к глухой стене, чуть ли не вовсю длину и ширину завешанной разноцветной занавесью.
– Это напоследок, – сказал Афиноген. – Сначала вот…
Он подвел меня к небольшой картине, висящей между окнами. На холсте было изображено лицо женщины… или нет. И не поймешь сразу. Какая-то галактическая туманность.
– Модернизм? – на всякий случай спросил я.
– Модернизм, экспрессионизм, абстракционизм? Глупость это. Картина и все. Не видишь, значит, не надо.
Я не обиделся, потому что мало что понимал в живописи.
– Да тут и не сразу поймешь!
– А ты не понимай. Ты чувствуй! Здесь чувствовать надо! Поймешь, не поймешь, – забурчал Афиноген. Видно было, что он немного расстроился.
Я чуть отошел, остановился… Лицо… галактика… и два глаза. Один зеленый, второй карий. Снова подошел ближе. Что-то получилось. И теперь, уже уверенно отойдя на два-три шага, я медленно пошел на картину, не отводя от нее глаз. У меня аж дух захватило на мгновение. Прекрасная женщина-галактика, вот что это было! Мать, материя, природа, первоисточник! И дух, струящийся через глаза, живые, разноцветные, дикие, непонятные.
– Ну, Афиноген…
– Почувствовал, – тихо выдохнул Афиноген.
– Да что же это?! Ведь даже страшно, жутко. У тебя тут самая великая тайна природы! Женщина-галактика…
– Можно и так назвать. А вообще-то – «Свет Вселенной». Да дело не в названии. Понравилось, значит?
– Вот это да! Нет, Афиноген Каранатович, это тебе не рассказики клепать. Это настоящее…
– Брось прикидываться, Федор Михайлович. Наслышан о твоих рассказах… Сегодня вот приходили. Сносить, говорят, барак будут. То никакого звуку, а то сразу – сносить. Да и по городу разные слухи ходят.
– А ты слухам не верь. Показывай еще.
– Смотри, коли интересно. Но экзамен ты уже прошел. А эти две я тебе покажу просто так. Афиноген сбросил простыню со следующего полотна. Я снова ничего не понял. Вернее, понял. Но тут же ничего и не понял. Картина была размером метр на два и располагалась вертикально.
Чуть боком к зрителю сидел человек. Вернее, он ни на чем не сидел. Просто поза его тела соответствовала позе сидящего человека. Перед ним располагалась плоскость с нарисованными на ней квадратиками, треугольниками и другими фигурами, некоторые из которых были разорваны, но не более, чем в одном месте. У меня создалось странное ощущение, что эти фигурки живые, что они двигаются, мыслят. Даже какая-то растерянность чувствовалась в них, страх перед чем-то происшедшим. Человек держал одну из фигурок. И ясно было, что он взял ее из одного разорванного четырехугольника и намеревался перенести в другой.
Вся картина была выполнена в чуть абстрактной манере.
Отходить назад и возвращаться здесь было бесполезно. Это не помогло бы почувствовать картину. Я оторопел в смятении. На картину хотелось смотреть. Смотреть и молчать. И так продолжалось минуты три.
– Хватит, – сказал Афиноген и попытался было закрыть картину.
– Подожди, – попросил я. – Тут вот что у тебя… Это двумерный мир… Двумерные существа… Они способны воспринимать только длину и ширину. Но они у тебя явно разумны. Они чем-то обеспокоены. Я очень хорошо чувствую растерянность этих фигурок. Трехмерное существо – человек – выдернул из какого-то «помещения» одно из существ и сейчас перенесет его в другое. Ну да! Ведь для них исчезновение подобного им существа необъяснимо, невозможно! Так же, как его появление вот здесь. – Я показал пальцем на разорванный в одном месте квадрат, куда, по моему мнению, человек должен был опустить «двумерца». – Тут нужно только одно условие: двумерный мир должен иметь свойство отражать световые лучи, падающие на него извне. И тогда мы, жители трехмерного мира, сможем увидеть его. Мы увидим все, находящееся внутри любого двумерного закрытого вместилища. А если мы сможем из нашего трехмерного мира брать двумерные предметы, то схватим предмет, находящийся внутри закрытого двумерного вместилища. Для этого нам не нужно переходить через его границы. Достаточно поднять предмет над двумерным миром в третье измерение, а затем опустить в другое «помещение». С точки зрения «двумерцев», произошло бы необъяснимое чудо.
