по поводу того, что все меняется от плохого к худшему.
– Хороший инструмент не устаревает, – назидательно сказал я, но, похоже, у Мори была своя точка зрения на этот счет.
По сути, наш бизнес сейчас терпел крах из-за этих чертовых исследований мозга, что проводились где-то в середине 60-х, а также изобретения Пенфилдом, Джекобсоном и Олдсом технологий глубинного управления. А хуже всего были их открытия в области среднего мозга. Гипоталамус – это место, где формируются эмоции человека, и вот тут-то мы совершили ошибку. Мы не приняли в расчет гипоталамус. Фабрика Розена никогда не использовала прием шоковой передачи на выборочных частотах коротковолнового диапазона, который стимулирует очень специфические участки среднего мозга. Тем самым мы подписали себе приговор, вся дальнейшая борьба оказалась бесполезной. А ведь это было так просто и эргономично – элементарно добавить несколько дополнительных переключателей к нашей обычной клавиатуре из 88 черно-белых клавиш.
Как и многим другим, мне доводилось иметь дело с «Тональным органом Хаммерштайна» – впечатления приятные, не спорю, хотя, по сути своей, ничего конструктивного. Да, действительно, вы имеете возможность набрать на клавиатуре хитрую комбинацию для стимуляции новых эмоций в ваших мозгах. Допускаю, что теоретически можно даже достичь состояния нирваны. Обе корпорации – Хаммерштайна и Вальдтойфеля – сорвали на этом деле большой куш. Но, друзья мои, это же не музыка! Просто бегство в никуда. Ну и кому это нужно?
– Это нужно мне, – заявил Мори не далее как в декабре 1978-го.
И он пошел и нанял электронщика, уволенного из Федерального космического агентства. Мори надеялся, что этот инженеришка по-быстрому сляпает для него новую улучшенную версию электрооргана с использованием стимуляции гипоталамуса.
Однако Боб Банди, пусть и гений по части электроники, с органами дела никогда прежде не имел. До нас он занимался тем, что проектировал симулякров для правительства. Хочу пояснить: симулякр – это искусственный человек, которого лично я предпочитаю считать элементарным роботом. Их используют в исследовательских экспедициях на Луну, время от времени засылая новые партии с мыса Канаверал.
С увольнением Банди дело было темное. Ну да, конечно, он пил, но это никак не сказывалось на его творческом потенциале. Погуливал, но не больше, чем все мы. Я думаю, его вышвырнули за неблагонадежность. Нет, Банди не являлся коммунистом – смешно даже представить его приверженцем каких-то политических идей; скорее, это был законченный образец бродяги. Ну, знаете, вечно грязная одежда, нечесаные волосы, небритый подбородок и блуждающий взгляд. Добавьте к этому бессмысленную улыбочку – и перед вами портрет Боба Банди. Психиатры из Федерального бюро психического здоровья классифицируют подобных типчиков как ущербных. Наверное, в чем-то они правы: если Бобу задают вопрос, он испытывает определенные трудности с формулированием ответа. Кажется, будто у него срабатывает блокировка речи. Но его руки – они чертовски хороши! Что-что, а свою работу он делать умеет. Вот потому он и не подпадает под действие Акта Макхестона.
Однако прошло уже много месяцев, как Боб работает на нашу контору, и до сих пор из его трудов не вышло ничего путного. И это невзирая на то, что Мори носится с ним, как курица с яйцом.
– Единственная причина, по которой ты так уперся в свою гавайскую гитару с электроклавиатурой, – заявил мне Мори, – заключается в том, что твой отец и брат занимались этой штуковиной. Вот почему ты не в состоянии посмотреть правде в глаза.
– Ты используешь доводы «ад хоминем», – возразил я. – То есть подменяешь аргументы личными выпадами.
– Талмудистская схоластика, – отмахнулся Мори.
Было совершенно очевидно, что он успел основательно нагрузиться спиртным, как и все остальные. Пока я крутил баранку, они успели выдуть не одну бутылку старого доброго бурбона.
– Ты хочешь расторгнуть наше партнерство? – напрямик спросил я.
В этот момент я и сам хотел того же. Не стоило ему катить пьяную бочку на моего отца и брата. А заодно и на всю нашу фабрику электроорганов в Бойсе с ее персоналом из семнадцати служащих.
– Я только говорю, что новости из Вальехо предрекают скорую кончину нашему главному продукту, – продолжал Мори, – несмотря на его шестидесятитысячный диапазон звуковых комбинаций, часть из которых попросту недоступна человеческому уху. Все вы, Розены, просто помешаны на космических напевах вуду, которые производит ваша дерьмовая аппаратура. И у вас еще хватает духу называть это музыкальными инструментами! Да вам попросту медведь на ухо наступил. Я бы ваш электронный полуторатысячный орган не стал держать дома, даже если б он достался мне даром. Я лучше куплю набор виброфонов.
– Ага, – ухмыльнулся я, – да ты у нас пурист. И кстати, эта штука стоит не полторы тысячи, а тысячу семьсот.
– Твоя форсированная музыкальная шкатулка выдает один только рев, который после модификации превращается в свист. – Мори очевидным образом несло. – Больше она ни на что не годится.
– На ней можно сочинять музыку, – настаивал я.
– Не смеши меня! Я бы скорее назвал этот процесс созданием средства от несуществующей болезни. Черт побери, Луис, тебе следует либо спалить полфабрики, которая производит эту фигню, либо модернизировать ее. Переделать во что-то новое и более полезное для бедного человечества на его мучительном пути вперед. Ты слышишь меня? – Мори раскачивался на стуле, тыча в меня длинным пальцем. – Мы ведь вырвались в небо, движемся к звездам. Человек уже не должен быть таким узколобым придурком, как Луис Розен. Ты слышишь меня?
– Слышу, – ответил я. – Но, сдается мне, именно ты и Боб Банди были теми людьми, которые брались решить все наши проблемы. И вот месяцы прошли, а что же мы имеем?
– Мы имеем нечто, – веско произнес Мори. – И когда ты увидишь это, то будешь вынужден признать, что мы сделали несомненный шаг вперед.
– Да? Ну так покажи мне ваши достижения!
– Ладно, – согласился он. – Мы сейчас поедем на фабрику, тем более что твой папаша и братец Честер наверняка торчат там. Будет только честно продемонстрировать им продукт, который они там у себя производят.
Стоявший с выпивкой в руках Банди одарил меня своей обычной подленькой усмешкой. Было очевидно, что наша беседа изрядно его нервирует.
– Чувствую: вы, парни, собираетесь нас разорить, – сказал я ему.
– Ха, так мы точно разоримся, – парировал Мори. – Особенно если будем маяться дурью с вашим органом «Вольфганг Монтеверди» или той переводной картинкой, которую твой братец Честер наляпал на него в этом месяце.
Мне нечего было ответить, и я предпочел сконцентрироваться на выпивке.
У Мори была седьмая модель «ягуара» выпуска 1954 года. Знаете, такая мечта коллекционера – белая колымага с противотуманными фарами и решеткой, как у «роллс-ройса». Внутри салон радовал обилием света и кожаными, ручной обтяжки, сиденьями орехового цвета. Мой партнер трясся над своим бесценным «ягуаром», постоянно что-то отлаживал и улучшал в нем. Тем не менее на автостраде, связывающей Онтарио с Бойсе, мы тащились со скоростью не выше 90 миль в час. Это бесило меня.
– Послушай, Мори, я жду объяснений, – начал я. – Ну давай, разверни передо мной радужные перспективы, как это ты умеешь.
Мори, не отрываясь от руля, затянулся своей сигарой «Корина спорт», откинулся назад и спросил:
– Как по-твоему, что волнует сегодня Америку?
– Секс, – предположил я.
– Нет.
– Ну, может, соревнование с Россией по завоеванию
