— Алло? — женский голос.
— Добрый вечер. Пожалуйста, если можно, доктора Хаммунсена.
— Перезвоните через полчаса, пожалуйста, доктор сейчас занят. Если нужно что-нибудь передать…
— Доктор назначил мне прием на сегодня на восемь часов вечера, и я хотел узнать…
— Ваше имя, пожалуйста.
— Андрис Б.Ольвик.
— Да, на сегодня, на восемь вечера. Доктор ждет вас. Приезжайте.
— Спасибо.
Хорошо у него поставлено, подумал Андрис. Месяц назад случайно встретились, доктор на сигаретной коробке что-то черкнул — и теперь ждет. Ох, везде бы так… Интересно, что у него произошло с Радулеску? Надо было спросить Присяжни — не догадался, а Присяжни вполне мог знать кой-какие подробности. Где-то задерживается напарник, уже половина седьмого. Вызвать такси? А какой же у меня здесь адрес? Адреса не знаю, вот те на. Присяжни карту оставлял, может быть, там отмечено… На карте ничего отмечено не было. Окна выходили во двор, так что ориентиров никаких. Ситуация. Если к семи этот Тони не появится, надо будет на свой страх и риск выходить из дому и добираться до «Паласа» самостоятельно. Где он? Ага, вот, не то чтобы в центре, но неподалеку. А где бы мог быть я — хотя бы примерно? Он стал вспоминать, как ехали с вокзала. Похоже, где-то тут. Город был как срез старого дерева: средневековый, почти не сохранившийся центр в излучине, широкое кольцо довоенной застройки, квадраты застройки послевоенной, огромный уродливый нарост последних десяти лет — Университетский городок… Андрис поймал себя на слове «уродливый» и удивился: почему? Стареешь, каналья, сказал он себе. Надо же, уродливый… В самом городе было триста восемьдесят тысяч жителей, в Университетском городке одних студентов насчитывалось сто десять тысяч, и еще около ста тысяч преподавателей, научных работников, обслуживающего персонала и прочих, прочих… в том числе десятки торговцев наркотиками, неожиданно для себя прогоревших…
А вот, обнимая Университетский городок и вклиниваясь немного между ним и остальным городом, лежит тот самый знаменитый Серебряный бор, Платибор, давший название городу… Андрис почувствовал вдруг, что где-то в глубине, там, откуда приходят предчувствия и догадки, что-то шевельнулось: с Платибором была связана какая-то странная некриминальная история, которую не афишировали. Так, сделал он отметочку в памяти: уточнить, что именно произошло… да, что-то с организацией зоны отдыха… и кто-то сказал, что бор отныне не Серебряный, а золотой…
Было без пяти семь, когда пришел напарник. Отпер дверь и вошел.
Напарник был что надо: среднего роста, нормального сложения с ничем не примечательной мордой, умеренно загорелый — короче, человек толпы. Одет: брюки хаки — милитарный стиль уже перестал бросаться в глаза, — серая футболка и велосипедная кепочка. На шее белая цепочка. Особых примет нет.
— Добрый вечер, — сказал напарник.
— Добрый вечер.
— Если вы ждете Карпьентера, то его не будет сегодня.
— Тогда, с вашего позволения, я переночую.
Напарник усмехнулся и выудил из кошелька половинку двадцатидинаровой банкноты. Андрис достал половинку, приложил к той. Линия разрыва сошлась, а сумма цифр номера составила 47.
— Ну, здравствуй, племянник, — сказал Андрис и протянул руку.
— Здравствуйте, дядюшка, — улыбнулся племянник. Рука его оказалась сухой и жесткой. — Чем будем заниматься?
— Сегодня в программе единственный пункт: посещение доктора Хаммунсена в «Паласе».
— И во сколько мы там должны быть?
— В восемь.
Племянник прикинул что-то в уме, кивнул:
— Хорошо. Сейчас схожу за машиной.
— Может, проще такси?
— Нет, — племянник помотал головой и усмехнулся чему-то. — Сложнее.
— И… э-э… Тони. Ты здесь давно?
— С первого курса. Третий год.
— Ольвик — твоя настоящая фамилия?
— Да, а что?
— Ничего. Так. Все нормально.
— Тогда я за машиной. Через двадцать минут спускайтесь вниз, я подъеду.
Жил доктор где-то в другом месте, в «Паласе» у него был оборудован кабинет. Постояльцы отеля имели какие-то льготы при лечении, а доктор платил за аренду помещения фантастические деньги: один динар в год. Кабинет располагался на первом этаже, в специально выгороженном холле. Над дверью была надпись: «Кабинет магнитного массажа».
— Вы молодец, Ольвик, — сказал доктор, рассматривая томограммы, которые Андрис сделал накануне в полицейском госпитале. — Все, кого я видел раньше с такими изменениями в суставе, не могли встать и гадили под себя… но и вы, как я понимаю, ходите на одном самолюбии… Ладно, давайте я вас еще руками посмотрю.
Андрис разделся и лег, подрагивая от холода, на кушетку. Доктор повернулся к нему и, издав громкий сосущий звук, двумя руками поглубже надвинул очки.
— Бо-ог ты мой! — сказал он, разглядывая живот Андриса — этот бело-сине-багровый панцирь из пересекающихся рубцов. — Никогда не видел ничего похожего… Где вы такой достали? Кавтаратан?
— Немного раньше и ближе, — сказал Андрис. — «Белая лига», слышали?
— Слышали, слышали… — пробормотал доктор. — Ага… ага… это значит, вот сюда, потом через вертлужную впадину и в брюшную полость, так? А из какого ж, позвольте узнать, оружия?
— «Браунинг-Лонг», — сказал Андрис. — И подрезанная пуля.
— Ну, это вполне респектабельно, — сказал доктор. — Ладно, идемте вон туда.
Голого Андриса уложили на жесткий стол, укрыли простыней, доктор приставил к его бедру матово-серый цилиндр, похожий на кобальтовую пушку, отошел к пульту и включил это устройство. Загудел трансформатор, а потом… Андрису показалось, что по больному месту ударили кувалдой, посыпались искры, он чуть не заорал, но не заорал: боль тут же съежилась, собралась там, в своем обычном месте, не растекаясь по телу. От цилиндра шли тупые, ватные, теплые удары, легко проходившие сквозь плоть… не удары даже, а волны, мягкие и ласковые, приподнимали его и опускали, меняли ритм, что-то напевая… Андрис не заметил, как исчезла боль. Казалось, он задремал и видит все это во сне. Только во сне могло быть такое блаженство. Подошел доктор, убрал цилиндр. Невесомый, Андрис спустил ноги со стола, встал — боли не было. Оделся. Боли не было. Доктор впереди него вышел в свой кабинет. Андрис быстро присел и встал. Боли не было. С ума можно сойти…
С ума сойти… Андрис не помнил, как прощался с доктором и как благодарил его, как и о чем договаривался на завтрашний день, и только уходя, оглянулся: не забыл ли чего. Именно чувство потери чего-то неприятного, но привычного, притертого, родило вдруг неуверенность и не то чтобы страх, но оторопь. Он машинально, не воспринимая действительности, как бы ощупью нашел машину Тони — ободранный и мятый «фольксваген», — сел, захлопнул дверцу, откинулся на спинку и вдруг в непонятном ступоре уставился перед собой. Тони о чем-то спрашивал — он слышал, но понять не мог. Чудеса. Чудеса… Да, такое облегчение действует, как хорошая дубина, смог, наконец, подумать он.
