Гарант тем временем садится в сторону, на линию между нами. Надевает наушники, неподвижно смотрит перед собой. Он не услышит ни слова из нашего разговора, но будет видеть все. На случай, если кто-то из нас решит пустить в ход что-нибудь кроме слов, гарант — единственный, у кого есть оружие.
Кабинка поднимается вверх, гарант дает отмашку: теперь мы можем начинать разговор. Я молчу, поскольку не моя сторона инициатор встречи.
— А я так надеялся, что ты уже сдох… — с сожалением произносит мой оппонент, глядя мне в глаза. — Или гниешь в тюряге.
Он смотрит на меня с такой ненавистью, словно пытается уничтожить мыслью или взглядом.
Десять лет назад он был моим кровным братом. Теперь, как говорят нохчи, он мой кровник.
Как время-то бежит.
СПб, 1997–98 годы
Все надо с чего-то начинать. Сказку — с «Жили-были…», стихотворение — с «Однажды в студеную зимнюю пору…», боевик с перестрелки, фильм ужасов с жестокого убийства. А биографию следует начинать с детства.
Ну, не с самого, конечно, раннего. Подробности вроде первого звука или первого шага смело опустить, а начать с первых осмысленных поступков. Игрушку забрал у кого-то в песочнице или конфетой поделился.
Хотя какие песочницы? Какие конфеты? Какое детство?
Ладно, черт с ним, детством. Изобилие сладостей, реализованное право попасть из песочницы в лабиринты заводов — эта песня имела место быть где-то на задворках памяти, но давно забылась и растворилась в сознании. Вместо заводов, правда, оказалась паутина веба, но по сути разницы никакой.
Детство, так и не начавшись, закончилось в подвале.
В сыром и темном подвале специального интерната номер 47, под светом грязной сорокаваттной лампочки. Здесь начинались самые ранние воспоминания о прошлом. Все, что было до этого момента, более не существовало.
Итак, подвал и грязная сорокаваттная лампочка, включенная около получаса назад — единственный здесь источник света и тепла.
Ржавые трубы, стекловата и два отбрасывающих на стены бесформенные тени пятнадцатилетних пацанов, которые живут своей жизнью среди неуклюжих рисунковграффити.
Два больших пальца, перемазанные в крови, уткнулись друг в друга и застыли неподвижно на мгновение, запечатывая в памяти ритуал братания.
— Все. Теперь мы одна семья.
— Братья навек. По любому.
Они, как в сериале, которому суждено выйти через несколько лет — с первого класса вместе. С первого класса спецшколы при интернате 47 города на Неве. Оба детдомовские и оба не питерские: Ника из Краснодарского приюта привезли, а Лекса аж из Владивостока. Интернат образцовопоказательный, самых смирных и самых способных сирот по всей России собирали, чтобы иностранцам да журналистам показывать. Ник с Лексом вроде как счастливые билеты вытянули, когда их сюда направили. Хотя, по сути, детдом он и в Африке детдом, и в Питере. Разве что кормят получше, и компьютеры, хоть и старые, но работают.
Через полгода после братания им исполнится по шестнадцать. Сначала Лексу, а через два месяца — Нику. Старшинство в их тандеме никакой роли не играет, поскольку мыслят они одинаково, просто в разных направлениях.
Два бурных дня рождения, две первые пьянки, два похмелья и окончательный вердикт: синька — тупое зло.
Из радостей жизни оставались девушки. Но девушек в любые времена не очень интересуют нищеброды, не способные оплатить хотя бы билет в обычный театр культурной столицы.
А откуда взяться деньгам у двух детдомовцев, у которых нет ни единого родственника, кроме них самих. Гоп-стопом промышлять? Так время беспредела прошло вместе с переделом. Теперь деньги зарабатывались иначе.
— Scientia est potentia, что означает: технологии управляют миром, пацаны. Будущее за Ай-Ти, это факт, — так говорил Эд Макарыч по прозвищу Магарыч, работавший в интернате преподавателем информатики.
Магарычу было слегка за тридцать, он любил латынь, много курил, по выходным мог крепко выпить, но в целом был хорошим мужиком и, наверное, хорошим программистом. Во всяком случае, про индустрию компьютерных технологий, развивавшуюся в геометрической прогрессии, он мог рассказывать часами.
Ник с Лексом ходили у него в любимчиках, поскольку были едва ли не единственными в интернате, для кого компьютеры — это не только бродилки и стрелялки.
Инпут А, иф А больше либо равно пяти, тзен гоу ту… Бейсик такой бейсик. На нем писались программы, от которых не было никакой практической пользы, но которые забавляли своей примитивностью. Хотя поначалу даже бейсик не казался примитивным, надо это признать. Да, были коды в наше время, не то, что нынешнее племя…
Магарыч стал первым учителем Ника и Лекса, рассказывая им все, что знал сам — от бейсика до перла. Кажется, его вштыривало, когда он видел, что его ученики стараются, что им это действительно интересно. В конце концов, у парней появился особый статус: они могли беспрепятственно приходить в компьютерный класс и даже сидеть за личным компьютером Магарыча — самым настоящим пентиумом, на котором все летало, от программ до игрушек.
Само собой, эти преференции не могли оставаться незамеченными для остальных воспитанников. И пусть алгоритмы бейсика для них были учебной и крайне непонятной обязанностью, сверстники Ника и Лекса тоже тянулись к компьютерным знаниям, только по-своему.
— Слышь, пацаны, а вы можете втихаря от Магарыча игруху поставить? Чтобы я и мои кореша могли демонов пострелять.
— Можем. А ты можешь немного денег занять без несчастья?
— Без несчастья — это как?
— Ну, это когда если вдруг чо — мы тебе ничего не должны. А мы твоим корешам демонов подгоним.
Интернет в то время уже не был редкостью. Компьютерные клубы появлялись, словно грибы после дождя, предлагая, кроме игр, также и услуги по приобщению к вебу. Недостатка в посетителях не было, среди них вскоре появились и братья по крови. Им тоже было интересно, что такое интернет и с чем его едят.
Паутина. С невидимыми нитями, которые соединяли компьютеры по всему миру, с принципом работы, при котором время и пространство не имели никакого значения.
С того момента, когда Лекс и Ник впервые увидели, как работает Yahoo, их мировоззрение в корне изменилось. Пришло понимание того, в каком направлении двигаться дальше. И даже если они не всегда знали, что нужно делать — они все равно делали. Лишь бы не стоять на месте.
В конце осени девяносто восьмого, когда Питер стал холодным, мокрым, серым и неуютным, словно интернатский подвал, произошло знаменательное событие, определившее будущее пацанов.
