Ознакомительная версия.
Университет Мэна в Ороно и Льюистон в округе Андроскоггин разделяют сто двадцать миль, и быстрее всего туда можно доехать по А-95. Но платная автострада - не лучшее место для ловли попуток.
Дорожная полиция гоняет голосующих. Гоняет даже тех, кто стоит на въездах на автостраду. А если тебя дважды задержит один и тот же коп, штрафа не миновать. Поэтому я предпочел шоссе 68, которое тянется на юго-запад от Бангора. По этой дороге машин ездит много, и если ты не выглядишь законченным психом, рано ил поздно тебя подвезут. И копы на голосующих внимания не обращают.
Какой-то молчаливый страховой агент довез меня до Ньюпорта. На перекрестке шоссе 68 и 2 я простоял минут двадцать, пока не попал в автомобиль к пожилому джентльмену, который ехал в Баудоухэм. По пути он все время хватал себя за промежность. Будто что-то там ловил.
- Моя жена постоянно говорила мне, что я окажусь в кювете с ножом в спине, если буду и дальше брать попутчиков, - сообщил он мне, - но, когда я вижу молодого человека, стоящего на обочине, то сразу вспоминаю свою молодость. Сам часто голосовал, объездил полстраны на попутках. И смотри, она уже четыре года, как мертва, а я живой, езжу на том же старом "додже". Но мне ее ужасно не хватает, - и он вновь цапанул промежность. - Куда направляешься, сынок?
- Я рассказал ему, что в Льюистон, и почему.
- Это ужасно! - он покачал головой. - Твоя мать! Мне очень жаль!
От его сочувствия, такого искреннего, столь неожиданного, на глазах навернулись слезы. Но я их сдержал. Не хватало только расплакаться в старой развалюхе этого старика, трясущейся, дребезжащей, провонявшей мочей.
- Миссис Маккарди, женщина, которая мне позвонила, сказала, что все не так уж плохо. Мама у меня еще молодая, ей только сорок восемь.
- И все же! Инсульт! - на его лице отражалась печаль. Он вновь цапанул промежность мешковатых зеленых брюк, большой, похожей на клешню, стариковской рукой. - Инсульт - это серьезно! Сынок, я бы сам отвез тебя в МЦМ, доставил бы прямо до двери, если б не обещал своему брату Ральфу, что мы поедем в дом престарелых в Гейтсе. Там у него жена, у нее совсем плохо с памятью, я никак не могу запомнить, как называется эта болезнь, то ли Андерсона, то ли Альвареса, что-то в этом роде...
- Альцгеймера, - ввернул я.
- Ага, наверное, она начинается и у меня. Черт, и мне все равно хочется подвезти тебя.
- В этом нет нужды, - заверил его я. - В Гейтсе я легко поймаю попутку.
- И все-таки... Твоя мать! Инсульт! В сорок восемь! - рука опять метнулась к промежности. - Гребаный грыжевой бандаж! - воскликнул он, потом рассмеялся, весело и в тоже время в отчаянии. - Гребаное расхождение мышц! Если живешь долго, сынок, начинаешь разваливаться на ходу. Бог дает тебя пинка, гонит к себе, уж поверь старику. Но ты хороший мальчик, раз бросил все и сразу поехал к ней.
- Она - хорошая мать, - ответил я, и вновь у меня защипало уголки глаз. В колледже я не испытывал тоски по дому, разве что первую неделю, не дольше, но теперь тоска эта захлестнула меня. Вся наша семья состояла из ее и меня, никаких близких родственников. Я не мог представить себе жизнь без нее. Все не так плохо, сказала миссис Маккарди. Инсульт, но все не так плохо. "Только бы эта чертова старуха сказала правду, - думал я. - Только бы правду".
Какое-то время мы ехали молча. Гонки, о которой я мечтал, не получалось. Стрелка спидометра застыла на полоске делящей пополам часть дуги между числами 40 и 50, лишь иногда левые колеса забредали за белую разделительную линию, чтобы пощупать асфальт на второй полосе. Ехать предстояло долго, но я в общем-то ничего не имел против. Шоссе 68 тянулось по лесам, из которых изредка выскакивал маленький городок, обязательно с баром и заправочной станцией: Нью-Шейрон, Офелия, Уэст-Офелия, Ганистан (который когда-то назывался Афганистаном, странно, но правда), Мечаник-Фаллс, Кастл-Вью, Кастл-Рок. Яркая синева неба бледнела по мере того, как день катился к вечеру. Старик зажег сначала подфарники, потом фары. Он не замечал, что они переключены на дальний свет, даже когда водители, едущие в противоположном направлении, сигналили ему своим дальним светом.
- Жена моего брата даже не помнит своего имени, - нарушил он долгую паузу. - Не знает, что такое да, нет, может быть. Вот что делает с тобой болезнь Андерсона, сынок. И ее взгляд... она словно говорит: "Дайте мне уйти"... или сказала бы, если б могла вспомнить эти слова. Ты понимаешь, о чем я?
- Да, - я глубоко вдохнул и задался вопросом, стариковская это моча или собаки, которая иной раз могла ездить с ним. Я не знал, обидится ли он, если б я приоткрыл окно. Наконец, приоткрыл. Он не заметил, как не замечал мигающие фары встречных автомобилей.
Около семи вечера мы поднялись на холм в Уэст-Гейтсе и мой шофер воскликнул: "Посмотри, сынок! Луна! Ну не красавица ли?"
Действительно, луна впечатляла: огромный, оранжевый шар, поднимающийся над горизонтом. Но я, тем не менее, увидел в ней что-то ужасное. Она выглядела беременной и тяжело больной. Стоило мне посмотреть на восходящую луну, как в голове сверкнула жуткая мысль: вдруг я приеду в больницу, а мама не узнает меня? Что, если она лишилась памяти, не знает, что такое да, нет, может быть? И доктор скажет мне, что кто-то должен постоянно, ежеминутно ухаживать за ней до конца ее жизни? А кем-то мог быть, естественно, только я. И прощай, колледж. Что скажете, друзья и соседи?
- Загадай желание, сынок! - вокликнул старик. От волнения голос у него стал резким и неприятным, словно осколки стекла скрипели прямо в ухе. Он вновь ухватился за промежность. Что-то там порвалось. Я не понимал, как можно с такой яростью дергать себя в столь деликатном месте и не оторвать собственные яйца, с грыжевом бандажом или без оного. - Загадывай желание, когда всходит первая после жатвы полная луна, говаривал мой отец!
Вот я и загадал, чтобы моя мама узнала меня, когда я войду в ее палату, чтобы ее глаза вспыхнули, чтобы она сразу произнесла мое имя. Я загадал желание и тут же пожалел об этом. Подумал, что от желания, загаданного под таким яростным оранжевым светом, добра не будет.
- Ах, сынок! - вздохнул старик. - Как бы мне хотелось, чтобы моя жена сидела рядом со мной. Я прошу прощение за каждое злое и грубое слово, которые она от меня слышала.
Двадцать минут спустя, на самом исходе дня, когда Луна еще не успела оторваться от горизонта, мы прибыли в Гейтс-Фоллс. Над пересечением шоссе 68 и Плизант-стрит мигал желтый светофор. Перед самым перекрестком старик свернул к тротуару, Заехал правым передним колесом "доджа" на бордюр, потом скатился с него. У меня аж лязгнули зубы. Старик бросил на меня дикий, безумный взгляд, все в нем отдавало безумием, просто удивительно, что я не заметил этого сразу. Он же не разговаривал - восклицал. И каждая фраза отдавалась в ушах скрежетом битого стекла.
Ознакомительная версия.
