Лидия Михайловна взяла Петину тетрадку и, мельком пробежав глазами по написанным нотам, улыбнулась чему-то своему, отпила кофе и плавно взмахнула рукой, показывая Пете на пианино. Он повернулся к нему на стуле, открыл крышку, перевел дыхание и стал неуверенно играть, играть в то утро было неловко, чем дальше он играл, тем неувереннее себя чувствовал, ошибок вроде бы он совершал не так много, но ему самому не нравилось, как он играл, а вскоре стало так неприятно, что захотелось прекратить, Лидия же Михайловна особенно не волновалась, останавливала его не чаще, чем обычно, просила переиграть короткие фрагменты, пила свой кофе, смотрела между раздвинутыми шторами в окно, где чисто голубело подернутое облаками небо, негромкий, ломающийся звук выходил из инструмента и катился в утренний воздух, Петины друзья уже вышли на истоптанную траву футбольной площадки, Генка встал на ворота, пришли противники - ребята из соседнего двора, а звук все ломался, все не хотел жить на солнечном свету, как трудно было вдохнуть в него певучую жизнь, в этот простой звук, наконец он окончился, Лидия Михайловна придвинула второй стул и теплым, ласковым голосом стала объяснять Пете его ошибки, он плохо слушал, она наигрывала отдельные места, небрежно, одной рукой, и клавиши пели у нее, пели не все полностью, но напевали, как живые, будто знали мелодию в точности, но ленились произносить каждый звук, Петя не верил, что когда-нибудь сможет так, он чуть не плакал, следя за светлой рукой Лидии Михайловны, за ее гибкими пальцами, на одном из которых сверкал искоркой тонкий перстенек, она наигрывала и подпевала голосом, она смеялась без смеха, она смеялась глазами, а потом вдруг остановилась на полуслове, глядя на свою изогнувшуюся над клавишами руку, кисть была как птица, заснятая быстрым фотоаппаратом в момент полета, разведенные в стороны пальцы помнили последний звук, он таился в них, был нарисован ими, она улыбнулась и сказала:
- Ты знаешь, Петя, я, кажется, забыла вчера купить соль.
Она отняла руку от пианино, встала со своего стула и ушла на кухню, потом сразу вернулась.
- Да, так и есть, - грустно сказала она. - Забыла. Посиди минутку, я схожу к соседке, попрошу у нее. Если хочешь, можешь выйти на балкон, посмотреть, там у меня еще анютины глазки растут. Я сейчас вернусь.
Лидия Михайловна ушла, и в квартире наступила полная тишина, только тихонько жужжали мелкие мушки под погашенной люстрой, видимо, люстра не совсем еще остыла, и чуткие существа грелись ее потусторонним теплом, не требуя большего. Петя тоже смирно сидел на отведенном ему стуле и смотрел в окно, там небо становилось все прозрачнее, открывая в себе натуральную синеву, освещенные солнцем деревья перед соседним домом шумели от налетевшего ветра, небо отражалось также в элементе стекла, входящего в книжный шкаф Лидии Михайловны, и теперь за стеклом Петя мог рассмотреть идущие с запада облака, которых в окне еще не было видно. В шкафу стояло множество книг, перед ними красовались порой маленькие вазочки или тонкие бронзовые статуэтки, покрытые налетом пыли. Пете почему-то стало вдруг страшно в чужой, заполненной солнцем квартире, эта прозрачность, эта ясность показались ему вдруг признаками чего-то иного, чего он никогда не знал. Небо входило в окна сквозь стекло, как вода, проникающая в тонущий корабль, похоже было, что весь дом вот-вот накренится, птицы будут залетать в комнаты, пианино станет играть без рук, нежно катя шлифованные клавиши, откроются новые выходы в стенах, и за ними будут зеленеть юные рощи, просвечивая белизной берез, и жить тогда надо будет совсем не так, совсем по-иному, как жить Петю никто не учил.
Пете показалось, что оно уже началось, наплывание неба, и Лидия Михайловна несомненно знала, что начнется, и потому именно ушла, он оглянулся через плечо, где оставлена была открытой дверь в коридор, и увидел, что Лидия Михайловна стоит на пороге и молча смотрит на него обычным своим ласковым взглядом, но от ее молчания и от самой неожиданности ее появления Петя чуть не вскрикнул, ему тут же стало стыдно, ведь он испугался невесть чего, тем более, что Лидия Михайловна улыбнулась и вошла в комнату, будто ничего и не произошло.
- Ни у кого соли не было, - весело пожаловалась она. - Пришлось на первый этаж идти, к Песковым. Зато смотри, какую они мне дали, - она присела на стул и развернула на коленях сложенный газетный листок. Внутри была самая обычная поваренная соль, какой любила посыпать хлеб сестра Генки, того, что стал на ворота, а еще такую соль Петя видел в школьной столовой. Лидия Михайловна же нашла в этой соли нечто совершенно особенное, она откровенно любовалась ею, проводила пальцем, оставляя бороздку, и кристаллики с шорохом оползали с кучки на газету. - Совсем друг друга не держится, - с какой-то светлой нежностью вымолвила Лидия Михайловна, - а какая прозрачная, ты понимаешь, Петя, это же настоящая, это небесная соль. В ней солнце задерживается, оттого она такая жгучая. А ты на балкон так и не выходил? - вдруг отвлеклась она, и улыбнулась немного виновато. Пойдем, я тебе анютины глазки покажу. Сейчас, я леечку возьму, полью их заодно.
Лидия Михайловна отправилась на кухню за леечкой, а Петя встал со стула и подошел к балконной двери. В ящиках действительно росли лиловые цветочки, да еще немного маргариток, а с дальней стороны балкон был закрыт листьями винограда, среди которых розовели неразрывные таинственные сухожилия лоз.
- Ручку вниз, - посоветовала сзади Лидия Михайловна. Петя отворил балконную дверь и ступил на сухой бетонный пол, немного посторонившись, чтобы Лидия Михайловна могла пройти к своим анютиным глазкам. В углу балкона стояли еще какие-то ведра и обшарпанный низенький стул.
- А воздух сегодня какой! - мечтательно вздохнула Лидия Михайловна, Чудесно.
Она не прошла вперед, чтобы полить цветы, у нее вообще не было в руках лейки, вместо этого она ласково обняла Петю сзади за шею и закрыла ему рот и нос мягким платком, от которого сильно пахло лекарством. Петя хотел было вырваться, но Лидия Михайловна прижала его затылком к своей теплой груди, всем телом своим оттеснила его к балконной стене, и тут облака пошли в Петю, как пена на выпиваемой воде, он потерял силы и сел на маленький стул, а потом и вовсе перестал что-нибудь чувствовать или понимать. Глаза Пети, не мигая, уставились в небо, и в них Лидия Михайловна сразу увидела две своих крошечных тени, она положила платок на грудь мальчика и, развернув пакетик с солью, посыпала ею его раскрытые светло-серые глаза. Потом она склонилась над Петей, стирая ладонью волосы с его лба, и крепко прижалась губами к его правому глазу, просто потому, что он был к ней ближе. Раскрыв рот, она что было силы всосала глаз, он ушел с чмокающим звуком, и когда уже был во рту Лидии Михайловны, она пустила вход зубы, чтобы перекусить некие нити, связующие мертвое и живое, или, иначе, ощущения вкуса и любви, на закинутое назад лицо мальчика тихо потекла мелко пузырящаяся светлая кровь, Лидия Михайловна легко проглотила глаз и, чуть повернув Петину голову, так что кровь пролилась через скулу и закапала на пол, натужно всосала и второй, проглотила, облизнула губы и, осторожно подняв мальчика под мышки, словно боясь разбудить, потащила в комнату, ноги Пети волочились по коврам, в ванной Лидия Михайловна нагнула Петю капающим лицом в раковину и быстро перерезала ему сбоку шею опасной бритвой.
