Между тем приезжий, от которого, конечно, не укрылось впечатление, произведенное его особой на старика, усмехнулся и произнес:
— Вы дворецкий замка?
Голос был резкий, крикливый.
— Я, ваша милость! — проговорил Шмит.
Приезжий достал из-под плаща и подал дворецкому конверт.
Шмит дрожащими руками разорвал его и вынул бумагу. Это был приказ допустить господина Корнелиуса фан-дер-Валька, подателя бумаги, к производству в замке всех работ, которые он, Корнелиус, найдет нужным произвести для приема «особы», избравшей герцогское владение своим временным или даже, может быть, постоянным местопребыванием.
Прочтя эту бумагу, Шмит вздохнул с облегчением: итак, стоящий перед ним господин Корнелиус фан-дер-Вальк не будет жильцом замка, и старому дворецкому не придется ему служить!
Но странно: только что эта мысль промелькнула в голове Шмита, как взгляд Корнелиуса, этот странный, загадочный взгляд, дал ему почувствовать, что его мысль стала известна загадочному человеку, стоявшему перед ним.
Шмит не мог объяснить, откуда у него явилось это сознание, но чувствовал отлично, что это так. Да если бы и было у него еще какое-либо сомнение в этом, то оно тотчас бы рассеялось, когда Корнелиус фан-дер-Вальк произнес спокойно:
— Господин Шмит, хотя я и не буду жить в замке, но я долго в нем пробуду, и вам все-таки придется мне прислуживать.
Шмит сначала покраснел, как воротник его ливреи, затем побледнел и, как добрый католик, начал бормотать молитву от злых духов.
— Проводите меня в замок! — приказал Корнелиус, — мои вещи отнесите в зеленую комнату! — прибавил он, обращаясь к Фрицу.
Новый ужас! Корнелиусу фан-дер-Вальку было не только известно, что думал старый дворецкий, но, по-видимому, ему был отлично известен и самый замок!
А между тем Шмит мог поклясться, что за всю его тридцатипятилетнюю службу при замке этот человек ни разу не был здесь. Но, может быть, он бывал здесь раньше? Тогда сколько же ему лет?
Шмит взглянул на загадочного человека, уже шагавшего, не спрашивая дороги, по коридорам замка — и поразился еще больше: три минуты тому назад, там, на крыльце, он дал бы ему лет 40–45, а теперь, при взгляде на его лицо, он не дал бы и тридцати: выдававшийся подбородок как-то подобрался, морщины в углах губ сгладились, глаза сверкнули юношеским блеском, встретив любопытный взгляд старика.
— Как вы думаете сколько мне лет, господин Шмит? — произнес фан-дер-Вальк, останавливаясь, снимая шляпу и откидывая назад пряди густых черных как смоль волос.
— Я… я не думал об этом, ваша милость!.. — пролепетал старик.
— Нет, вы думали!.. Сколько же?
Шмит осмелился поднять глаза.
— Лет… лет двадцать пять…
— В самом деле?.. Посмотрите хорошенько…
Новый ужас! Лицо Корнелиуса постепенно изменяло свое выражение, черты его менялись — и теперь перед Шмитом стоял дряхлый старик.
— Господи!.. — прошептал дворецкий, невольно поднимая руку, чтобы перекреститься.
— Сколько же?.. Глядите!..
Шмит против воли снова должен был взглянуть на лицо Корнелиуса: на этот раз перед ним стоял человек лет сорока — такой же, которого он видел на крыльце.
— Так не знаете? — проговорил фан-дер-Вальк. — Ну, то-то же — и никогда не узнаете!..
С этими словами он двинулся дальше. Шмиту сильно хотелось бросить приезжего и, не оглядываясь, бежать из замка. Он, вероятно, так бы и попытался сделать, если бы их не нагнал в это время почтальон Фриц, несший багаж приезжего.
Всегда веселое, улыбающееся лицо Фрица было на этот раз серьезно. Он вопросительно взглянул на Шмита, как бы спрашивая его: «Ну что, видел?»
Очевидно, и Фрицу пришлось увидеть что-нибудь не совсем обыкновенное.
Тем не менее, никто из них не произнес ни слова. Корнелиус фан-дер-Вальк прошел в зеленую комнату. Здесь Фриц, получив золотой рейхсталер, был отпущен вместе с Шмитом — господину Корнелиусу пока были не нужны услуги дворецкого.
Только когда Шмит вместе с почтальоном очутились вне замка, оба они почувствовали, что язык их развязался.
— Что скажете вы, господин Шмит? — обратился Фриц к дворецкому.
— Что, Фриц?
— Кто такой, по-вашему, приезжий?
— Это может сказать только священник!
— Но вы останетесь в замке?
— Ни за что, хотя бы получил даже приказ его светлости!
— И отлично!
— А вы, Фриц, посмотрите, не обратилась ли данная вам золотая монета во что-нибудь другое!..
Фриц разжал руку — золотая монета сверкала по-прежнему.
— И все-таки, — воскликнул почтальон, — я не воспользуюсь ей — нет! Господин Шмит, я попрошу вас передать ее священнику.
Шмит с некоторой боязливостью взял деньги.
— И до свидания! Нам надо спешить! — добавил Фриц, взбираясь на козлы.
Оставшись один, Шмит прежде всего прошел в свою комнату, из окна которой давно уже глядела на все происходившее госпожа Шмит.
— Ну, что? — бросилась она к мужу. — Да что с тобой, Шмит?
Действительно, растерянный вид дворецкого сразу бросался в глаза.
— Госпожа Шмит, — торжественно произнес он, — нашему житью в замке пришел конец!
И Шмит, ежеминутно озираясь, вполголоса сообщил госпоже Шмит обо всем случившемся.
— Можем ли мы остаться в замке? — закончил он свой рассказ.
Госпожа Шмит задумалась. Затем она взяла золотую монету, отданную Фрицем, и, достав склянку со святой водой, покропила ее.
Монета осталась все такою же, какой была, к немалому удивлению дворецкого, со вниманием глядевшего на все действия своей супруги и нетерпеливо ожидавшего ее решения, так как от этого решения зависело все: к сожалению, господин Шмит не имел своей воли. Подумав еще несколько секунд, госпожа Шмит произнесла тоном, не допускающим возражения:
— Шмит, мы остаемся в замке!
Дворецкий только вздохнул.
— Ты сейчас отправишься к священнику и под строжайшим секретом сообщишь ему обо всем случившемся.
— Но если я понадоблюсь господину?
— Я сама выйду к нему!
Шмиту оставалось только повиноваться.
«Строжайшая тайна», сообщенная священнику, через час была известна всему Эйсенбургу. Мнения разделились: одни не доверяли рассказам дворецкого, другие находили, что с его стороны было крайне неблагоразумно оставаться в замке, несмотря даже на положительное приказание священника и решение госпожи Шмит. Но как те, так и другие с нетерпением ожидали дальнейших событий. Эти события не заставили себя ждать, но они были так необыкновенны и таинственны, что взволновали не только жителей Эйсенбурга и соседних деревень, но слух о них распространился даже в соседних княжествах.
